Луи Арагон - Гибель всерьез

Дело в том, что моя книга — роман о реализме. Современном, разумеется. Его трудностях, противоречиях, проблемах. Неужели не заметили? Но, конечно, и о ревности тоже. О многообразии человеческой личности. Да, безусловно. Но в первую очередь, в самую первую. По крайней мере, вот на этой странице. Роман о реализме, повторяю вам. В котором, может быть, Положительный Герой и есть сам реализм? Ах, дети мои, оставьте меня в покое с вашим П. Г.! Ответьте лучше — так или нет: главное, определяющее в реализме — современность? Современность. Стало быть, герой должен быть сразу и современным, и положительным, но кто не знает, что роман, совершенно реалистический сегодня, спустя полгода перестанет быть реалистическим, потому что все считавшееся положительным на прошлой неделе, как для героя, так и для его сограждан, перестало быть таковым в связи с кризисом министерского кабинета? Если не реализм, то реальность уж и впрямь без берегов. В наши-то дни. Но и она может войти в русло, заметьте себе это. И значит, реализм, чтобы соответствовать предъявляемым ему требованиям, должен опираться не на современную реальность, а на реальность будущего и должен быть, воспользуемся новым термином, реализмом гадательным. Я не против. Надо только настроить инструмент.

Антоана, стало быть, нет. Ну а я? Я-то есть, но хоть буду кричать во весь голос, кого и в чем это убедит? Вы написали роман, скажут мне, о человеке, которого нет, и претендуете название реалиста? Меня осудят. А если вы не хотите осуждения, то поступайте, как поступают все: не пишите книг, не пишите! Если не писать, то все ваши глупости исчезнут бесследно, а если однажды их выскажет вслух какой-нибудь одержимый, то вы с полным правом опрокинете из окна ему на голову ночной горшок с актуальнейшим содержимым.

Успокойся, дружок, успокойся. Для убийства необходимо спокойствие. Чтоб без всякого шутовства. Убить хладнокровненько. Точно вовремя. Проверив, на который там час назначена потом деловая встреча — не опоздать бы! Придете, вас спросят, из чистой учтивости: ну, что поделывали в последнее время? Да так… ничего… обычная круговерть… жизнь как жизнь… смерть как смерть…

Главная беда современного реализма не в том, что созданные им правила слишком абсурдны, а в том, что они вообще ни к чему не применимы. И стало быть, нельзя говорить и о том, что реализм, осознав несостоятельность своих правил, будет реалистичен по-другому, как когда-то классическая трагедия, отказавшись от трех единств, превратилась в романтическую драму. Подобный механизм смены литературных школ действовал в те времена, когда человек уже изобрел тачку, но еще не ведал, что теория относительности Эйнштейна — старый хлам. Основной трудностью для реализма по мере его развития сделалось то, что для применения его правил романисту нужно было ломать не голову, а весь мир. И еще одна особенность: люди, пожелавшие сломать этот мир, сочли, что начать эту операцию должны писатели. Не правда ли, напоминает теорию «малых дел», которую первым раскритиковал Антон Чехов, не читавший Ленина. В наши времена, вопреки нажитому опыту, по всей земле ставят плуг впереди вола. Если бы писатели упрекали политических деятелей за то, что они не сумели наладить производство хороших людей, которые нужны им как образчики для положительных героев, упрек был бы справедлив: художники школы Давида тоже нуждались в атлетически сложенных натурщиках античных пропорций. Но все происходит наоборот, и политики упрекают писателей в том, что они не поставляют народу пригодных для подражания героев. Вам не кажется, что мир перевернулся вверх ногами?

Все это… однако о чем я? То и дело сбиваюсь с пути. И ведь все притянуто за уши. А думаю я о другом. Потому и болтаю о чем ни попадя, только бы отвлечься от того, что гложет. Заслоняюсь словами. Себе и вам морочу голову. А что разыгрывается у меня в душе, вам никогда не узнать. Не узнать, что меня удушает. Немого, сокровенного романа — не узнать. Его страницы для вас закрыты. Вам кажется, что я всерьез выкладываю вам все тайны? Отнюдь… Роман столь долгий и банальный. В нем безнадежность. Безнадежность целой жизни. Беззвучный плач. И сухие слезы. Не жизнь, а каторга! И, словно цепь, за мною, как ни оглянусь, все тащится слепая тьма. Ей нет конца, и не измерит память немой и черный океан тоски… ни звука в бездне… и только судорогой горло, а крика нет… тьма подступает из глубин, пытаюсь отодвинуть — тщетно, с неумолимостью прилива она все ближе подползает…