Луи Арагон - Гибель всерьез

— Я-то, видишь ли, знаю, кто звонит. Одно из двух: либо из конторы справляются, почему меня не было. Либо полиция что-то пронюхала. В обоих случаях мне это ни к чему.

— Слушай, Эдди, можно тебя так звать? Эдип — это как-то не очень… Я что-то не пойму. Ты все говоришь: контора, контора… а сам туда не ходишь. Они тебя за дверь не выставят?

— В конторе народ понимающий. Особенно шеф. Он думает, что я поэт.

— Неужели ты пишешь стихи?

— Ну вот еще! Просто делаю вид.

— Почитай что-нибудь, не ломайся!

Телефон. — Видишь? Уж лучше подойти. Если это полиция, ей тем более покажется подозрительным. — Пожалуй, ты права. Не успел. Гудок. А ты мне так и не ответила насчет того блондина-коротышки… — Да что за блондин? — Перед вокзалом Монпарнас. — Тоже мне адрес! — Ну на площади 18 июня. — Она так называется — площадь 18 июня? Первый раз слышу! А что произошло 18 июня? — Не знаю, я был еще маленький. — Но кто-то же должен знать! — Конечно, попадаются такие чудаки, но как насчет блондина? — Кто бы это мог быть? Ума не приложу. Разве что Софокл? «Это что, намек?» — спросил Эдип. — Да нет, это поэт, очень мрачный, его еще играют в НТП [155] Национальный театр Парижа. — Я тебе о коротышке-блондине, а ты… ну, если не Софокл, тогда не знаю, а ты его пьесу смотрел? «Да я, — ответил Эдип, — кроме «Тэнтэна» как-то, знаешь…» «Постеснялся бы говорить, — сказала Филомела. — В твоем-то возрасте… как недоразвитый». — Ах, недоразвитый? Посмотрим, кто тут недоразвитый!.. — Эй, Эдди, погоди, не заводись по новой! Нечаянно он столкнул со стола стопку стянутых ремешком книг. — Прости, я с книгами, как видишь, не в ладах. Какое совпадение однако!..

Он поднял книгу, которая как нарочно называлась… нет, не «Эдип в Колоне», как вы подумали, а «Убийство как вид искусства». Филомела не просекла: «Совпадение? Какое?» — «Ну как же, а тип, которого я убил?» — «A-а, своего отца…» — сказала она. — А как ты узнал, что это твой отец, ты же подкидыш?» — «Не подкидыш, а найденыш, будь, малютка, повежливее с моей матушкой. Поверь мне — в жизни пригодится. Как, говоришь, узнал отца? Ну, я же помню. А кто тебе сказал, что это мой отец?» — «Да ты же и сказал». — «Я ничего не говорил, это, наверно, твой Софокл. Да нет, не тот Софокл, а тот, другой, блондинчик-коротышка… Софокла я вообще-то не того. А Сенека, так тот был испанец, и уж наверняка жгучий брюнет». — «Сенека? — спросила она. — Это еще кто такой?» Эдип прикусил язык: вырвалось у него про Сенеку. Приготовился что-то промямлить. Но тут — телефон. «Алло! Нет, мсье, здесь нет никакого отца! Как-как? Ламартин? Это Колон-00, не помню дальше. Проверьте по новому справочнику!»

— А все-таки, — спросила Филомела, — сколько тебе лет?

— Что за мания у нынешних девиц интересоваться возрастом мужчины. Ведь сказано тебе: я перешагнул за тридцать…

Для большей наглядности он прижал руки к телу и высоко поднял сперва одну ногу, потом другую.

— Шаг серьезный, — отозвалась Филомела. — Займусь-ка я твоим образованием. Для начала принесу Рембо и Саган.

— Рембо — это здорово, — мечтательно произнес Эдип, — он что-то вроде Виктора Гюго, да? Это я потяну, тут и остановиться можно, где хочешь, как в комиксах. А вот Саган нет. Я уже пробовал. Это для меня сложновато…

То, что малютка обронила мимоходом, засело у него в голове. Его и в самом деле могут выставить с работы. Хорош же я буду. Завтра схожу, как раз конец месяца. Может, там уже побывала полиция, наведывалась, интересовалась, а ей ответили: мсье Эдип… — в разговоре с полицией Эдди его называть не станут, — не приходил числа с семнадцатого или восемнадцатого марта — так ведь, Фернанда? Фернанда — это секретарша шефа. А вы что подумали? Ничего подобного. Секретарша шефа — святое. А полиция им: так с семнадцатого или с восемнадцатого? Не спешите, проверьте хорошенько: кажется, разница невелика, один день, а последствия могут быть самые серьезные! — Но я своих сослуживцев знаю, мне не подгадят, они славные ребята. Один поспешно скажет: «с семнадцатого»… — а другой, смекнув, возразит: «да ты что, конечно, с восемнадцатого — это точно!» Лишь бы не вмешался шеф, — этот может дать маху.

Когда Эдип появился в своей конторе, ему обрадовались как родному — Эдип! Мсье Эдип! Пришел мсье Эдип! А мы уж думали, не свинка ли у вас… а то сейчас многие болеют. Фернанда так волновалась: в вашем возрасте свинка — это может быть очень серьезно… Ну, а я, — это уже вмешался главный бухгалтер, — я не поверил, свинка — это на вас не похоже. Другое дело — какие-нибудь гнусные рожи, шантрапа в черных куртках, развелось их нынче… А чем вам, мсье Голюшовский, не угодили черные куртки? Я, мадемуазель Мари, отлично знаю, вас все всегда раздражает, что бы я ни делал, однако есть же пределы… Кто говорил о черных куртках? Позвольте-позвольте, мсье Голюшовский! — приторным голоском, — вы же и говорили… Кто? Я? О ком! О черных куртках? Что-то не помню. Ну, да это ничего не меняет… Я только хотел сказать, по нынешним временам лучше на улицу лишний раз не выползать. Того и гляди что-нибудь случится. А вы, мсье Эдип, могли бы и проявиться, позвонили бы — предупредили, а Товон Фернанда волнуется, как бы вас не прирезали на улице. — Полно вам, мсье Голюшовский! — зарделась как маков цвет Фернанда. — Конечно, мне покоя нет! Как подумаю об убийстве восемнадцатого марта!..