— В аэропорт, — сказал он.
В аэропорту попросил билет до Сан-Франциско, потом зашел в. телефонную будку и попробовал дозвониться к своему брату. В отеле сказали, что брат его вышел. За пять минут до отлета он сделал еще одну попытку, и брат подошел к телефону.
— Можешь ты встретить меня в аэропорту Сан-Франциско?
— Конечно. Когда?
— Через час, я думаю.
— Я буду там. — И через мгновение: — Ивен?
— Я расскажу тебе, когда встретимся.
— Хорошо.
Мужчина вышел и направился к самолету.
* * *
Он увидел своего брата, мужчину лет пятидесяти, — тот стоял у выхода, чуть в стороне от группы человек в семь-восемь, в которой были мальчик лет четырех и девочка лет шести. Подойдя к выходу, Ивен Назаренус взглянул на этих малышей и почувствовал, что любит их и страшно жалеет.
Братья сразу увидели друг друга. Ивен предложил:
— Может, пройдемся?
— Конечно.
Они молча пошли по шоссе в сторону Сан-Франциско. Он рассказал брату тихо, вдруг.
— Как Рэд? — сказал его брат.
— Он надрывает мне сердце, но она его мать, Дейд.
— Как Ева?
— Она тоже надрывает мне сердце.
— Как Суон?
— Что?
— Суон?
Младший брат остановился. Он не был уверен, что не повернется сейчас и не уйдет.
— Ты, может, шутить вздумал, а, Дейд?
— Как мать твоих детей, Ивен?
— Ты не слышал, что я рассказал тебе? Или я рассказывал самому себе?
— Я слушал тебя. Как Суон?
Они молча зашагали дальше, свернули на другую дорогу.
— Куда ведет эта дорога? — сказал Ивен.
— В Сан Бруно.
Младший брат шел быстро, старший держался вплотную рядом, с ним.
— О чем же мне спросить тебя? — сказал Дейд.
— О чем угодно. Спроси, почему я не убил ее.
— Ладно.
— Потому что я люблю ее. Что это такое с нами?
— Как она?
— Не знаю. Я думаю, она умирает. Что это такое с нами, Дейд?
— Дети знают?
— Рэд не может докопаться, отчего в твоем доме пахнет камнем. Что это такое с Рэдом, Дейд?
— Он знает?
— Знает. Сейчас он уже знает. Запах кожи от стульев в гостиной-Кофе он нашел на книжной полке, а букет засохших роз в серебряной вазе на камине. Он хотел узнать, не исходит ли запах камня от тебя, от одинокой жизни в доме, в котором не так давно были два маленьких сына и маленькая дочь. Сейчас он уже знает. Что-то знает. Он очень привязан к ней. Он любит ее так же, как я, и вдобавок еще как-то по-своему, больше, сильнее. Что это такое с нами, Дейд?
— Я не знаю, откуда запах камня, — сказал Дейд.
— А что это за букет?
— Ее.
— Как она? Как твоя жена?
— Не знаю, Ивен.
— Меня ты мог спрашивать, — сказал младший брат. — Меня ты мог спрашивать, но когда я спрашиваю тебя, ты говоришь — не знаю. И это все? Мне уже жаль ее. Не из-за нашей ли гордости все это? Ты не знаешь. И это все?
— Это все, Ивен.
— Спустя столько времени? Спустя, девять лет?
— Да.
— Почему? Кто мы такие, в конце концов? Кем себя мним?
— Все это так или иначе скверно, — сказал старший брат, — но если у человека нет гордости, все это еще сквернее.
— Ладно, Дейд, — сказал он. — О господи, ладно. Но неужели нам нельзя быть посквернее? Неужели нам нельзя быть сквернейшими?
— Не знаю. Можно ли нам? Нельзя ли нам?
— Я сказал тебе, что уже жалею ее. Что же это такое с нами, Дейд? Ты хочешь, чтобы я жалел и дальше, раз уж проснулось во мне это чувство. Ты не принимаешь всего, но хочешь, чтоб я все принял.
Они вышли к домам, к тротуарам, миновали три квартала, потом младший брат повернулся, и они зашагали назад. В аэропорту Ивен направился к кассе и взял билет во Фрезно.
Было около пяти часов утра, когда он добрался до дома в Кловисе. Вошел, сначала к дочке: она лежала на кровати, голенькая, крепко спала — раскинувшись в покое, которому, казалось, не будет конца. Он подумал, что теперь нужно взглянуть на мальчика, но мальчик и мать были вместе. Мальчик лежал свободно, безмятежно, почти как его сестра, но в позе женщины была напряженность. Он долго стоял, не отводя от них взгляда, и наконец женщина открыла глаза. В первое мгновение она не помнила ни о чем,' потом вспомнила, быстро привстала. Лицо ее исказилось, она начала тихо плакать, голова бессильно поникла, волосы упали на голую грудь. Она соскочила с постели, обняла его и прошептала что-то, не похожее ни на какое слово. Он повел ее в их собственную комнату, откинул покрывало с кровати. Она легла, все еще всхлипывая, а он сел рядом и стал ждать, хотя и не мог вообразить, чего ему теперь еще ждать.
* * *
Он сидел в мертвом оцепенении, уставившись в пол, — глаза его были широко открыты, но слепы, — слушал бедную женщину, ни о чем не думая. Так прошло больше часа. И вдруг в комнату вбежала, их дочь, бросилась ему на руки — так, словно это была не она а ее мать, но уже прощенная. Он обнял дочь, прильнул губами к ее шее, прижался к ней в том же мертвом оцепенении, все еще неспособный думать, понимать, говорить. Женщина перестала плакать, потому что она знала, что при дочери этого нельзя.
Читать дальше