Генри Миллер - Мудрость сердца [сборник]

И он продолжал в том же духе, без остановки – долгими монологами о предательстве, жестокости и несправедливости одного человека к другому. В общем-то, он был в глубине души замечательной личностью с добрыми задатками и прочими положительными качествами гражданина мира. Единственное, ему не повезло, и где-то на траектории жизни он сошел со своей социальной орбиты и не смог вновь на нее вернуться. По вопросам, которые Ратнер то и дело вставлял в его речь, я понял, что мой друг еще питал в его отношении кое-какие надежды. Часам к двум ночи Ратнер был еще достаточно оптимистичен, чтобы полагать: при небольшой настойчивости в изношенное сердце нашего спутника еще можно посеять семена надежды. Мне же лично, хоть он и вызывал у меня некоторую симпатию, попытка возрождения этого человека казалась такой же безнадежной, как возвращение в сельскохозяйственный оборот пустошей Аризоны или Дакоты. Единственное, что может сделать для таких, как он, общество (и чего оно никогда не делает), – это относиться к ним терпимо и снисходительно. Земля ведь тоже в процессе бесконечных с ней экспериментов сдается и умирает. То же происходит и с такими людьми. Их стремление уничтожить в себе душу – а ведь именно к этому сводится весь процесс – обладает в моих глазах неким очарованием. Иногда оно сообщает таким индивидам чуть ли не намек на величие, пародируя борьбу тех, кого мы признаем людьми высшего типа. Отрицание, когда оно чисто и бескомпромиссно, все-таки несет в себе некое качество героизма. Слабаки во все тяжкие не пускаются. Слабаки всего лишь уступают Судьбе, в то время как более целеустремленные характеры работают с Судьбой параллельно, обостряя ее исход и в то же время высмеивая ее. Вызывать на поединок Судьбу – значит открываться перед хаосом, который слепые силы вселенной всегда держат наготове, чтобы привести в движение, когда воля человека сломлена. Человек Судьбы – прямая ему противоположность: в нем мы имеем пример чудесной природы, которая обуздывает те же слепые силы и направляет их на осуществление микроскопической, человеческой цели. Но чтобы действовать и в том и в другом направлениях, вы должны полностью выбиться из пассивной обоймы чувств обыкновенного человека. Чтобы решиться на саморазрушение, тоже требуется что-то вроде космического осознания. Ведь, отвергая мир, вы должны иметь какой-то определенный взгляд на его природу. Совершить самоубийство гораздо легче, чем убить душу. Поскольку остается сомнение, которого не может аннигилировать даже самый убежденный аннигилятор, что задача эта невыполнима. Если же ее можно решить волевым усилием, тогда нет необходимости прибегать к Судьбе. В то время как человек, у которого не остается надежды, сдается перед неведомыми для него силами как раз по причине того, что его воля более не функционирует. Короче, он обязан отказаться от единственного действия, которое могло бы избавить его от мук. Наш новый приятель избавился от них, всецело положившись на Джона Ячменное Зерно. Однако далее определенной точки бессилен и Джон. Даже если б удалось призвать на помощь все силы паралитического и подавляющего воздействия, какие только есть во Вселенной, все равно останется граница, барьер, преодолеть который способен лишь сам человек. Тело можно убить, но душа неуничтожима. Человек вроде нашего нового приятеля мог бы убить себя тысячу раз, имей он хоть малейшую надежду разрешить таким образом свои проблемы. Однако он предпочел впасть в холодное и инертное, как лунный пейзаж, бездействие, чтобы исключить любой плодотворный позыв и, имитируя смерть, в конце концов добиться ее в самом средоточии своего бытия.

В его словах чувствовалась боль сердца. Общими усилиями, говорил он, «они» разбили ему сердце, хотя это было неверно. Сердце нельзя разбить. Сердце можно ранить так, что вся вселенная преобразится в сплошное пространство боли. Однако сердце не знает пределов своей способности выдерживать страдание и боль. Будь иначе, раса человеческая исчезла бы давным-давно. Жизнь продолжается, пока сердце качает кровь. Жить можно на уровнях столь разных и крайних, что иногда может показаться: это и не жизнь вовсе. Образ жизни людей может различаться не менее, чем различны существа и предметы в животном, растительном, подводном и неорганическом мирах. Используя термин «человеческое общество», мы говорим о чем-то, что не поддается определению. Невозможно объять мысль и поведение человека одним выражением или фразой. Человеческие существа движутся, складываясь в созвездия, которые, в отличие от небесных, могут быть какими угодно, но только не твердо фиксированными. История, которую я сейчас рассказываю, может быть интересна или значительна для одной группы людей и лишена смысла или какой-либо привлекательности для других. Какие ассоциации возникнут при звуке имени Шекспир у патагонца, даже если выучить его читать? Или что значит название «Разнообразие религиозного опыта» [99]для индейца племени хопи? Человек живет, считая мир жестко определенным, таким-то и таким-то, просто потому, что он ограничен колеей, по которой ползет подобно червю. Для цивилизованного человека война не всегда служит самой резкой встряской в чопорном распорядке его каждодневной жизни. Некоторые люди, и число их гораздо больше, чем мы могли бы поверить, считают войну волнующим, если не сказать приятным, перерывом в трудах и занудной рутине. Присутствие смертельной опасности добавляет пряности к их бытию и убыстряет работу сонных мозговых клеток. Хотя есть и другие, подобные нашему приятелю, кто, восстав против вакханалии убийства и горько сознавая, что не в их воле с этим покончить, предпочитает удалиться из общества и, если это возможно, уничтожить даже шанс возврата на землю в некой далекой, более благоприятной для истории человечества перспективе. Они не хотят иметь с человечеством ничего общего, желая срезать, так сказать, эксперимент еще в бутоне. Но, конечно, они так же бессильны в этом, как и в попытках остановить войну. И все-таки они составляют образцовый отряд человеческой расы, хотя бы по той простой причине, что, когда опускается кромешная тьма, они служат семафорами, предупреждающими нас о возможном крушении. Тот, кто сидит за коммутатором, остается невидимым, и мы доверяем ему, но, пока колеса едут по рельсам, вспыхивающие огни семафоров даруют нам кратковременное утешение. Мы надеемся, что машинист в целости и сохранности доставит нас в пункт назначения, и, сидя в неподвижности, вверяем свою безопасность в чужие руки. Хотя даже самый лучший из машинистов может доставить нас только по рассчитанному пути. В не размеченные еще никем земли мы можем попасть лишь по дороге дерзаний, ориентируясь только на смелость, веру и ум. В этом отношении мы прежде всего должны верить в собственные силы. Нет еще человека достаточно великого или мудрого, чтобы вверять ему нашу судьбу. Повести нас за собой способен только тот, кто восстановит в нас веру в наше собственное могущество. Эту мысль не раз подтверждали самые среди нас великие. Те же, кто соблазняет нас иным – а именно безопасностью, покоем, миром и прочими иллюзиями, – ослепляют и вводят нас в заблуждение. Самые же коварные из таких соблазнителей – это те, кто побуждает нас убивать друг друга ради достижения ложных целей.