Дэвид Лоуренс - Избранные произведения в 5 томах. Книга 2 - Флейта Аарона. Рассказы

— Когда человеку становится нестерпимо, он старается убежать, не думая о причинах и последствиях, — лаконически объяснился Аарон.

Лотти замолчала было, но кипящее в ней негодование заставило ее заговорить вновь:

— Нестерпимо что? Что такое мешало тебе жить? Жена и дети? Какое великодушное признание! Разве я не любила тебя? Любила в продолжение двенадцати лет, работала на тебя, заботилась о тебе, во всем тебя оправдывала. Кто знает, что сталось бы с тобой без меня, при твоих дурных природных наклонностях. Ты — злой и слабый человек, в этом все дело. Ты слишком слаб, чтобы любить женщину и дать ей то, в чем она нуждается. Ты слишком слаб для малейшего самопожертвования. Поэтому ты и выбрал самый низкий, предательский способ избавления — бегство.

— Самый обычный способ, — пожал плечами Аарон.

— Да, обычный для людей, подобных тебе: слабохарактерных и злых.

Последние фразы Лотти произнесла гораздо тише. Возбуждение ее упало и сменилось тихим плачем.

Аарон по-прежнему не двигался с места. Ему было физически не по себе, почти дурно.

— Кто знает, что ты делал за все это время, — всхлипывая, тихо говорила Лотти. — Кто знает, сколько гадостей ты натворил в течение этих месяцев. Ведь ты отец моих детей, моих бедных девочек… Кто знает, какие темные дела тяготеют на совести их отца…

— Ничего я не делал особенного, — ответил Аарон. — Я зарабатывал все время, играя на флейте в оркестре одного из лондонских театров.

— Кто тебе поверит, что ты больше ничего не делал? Я достаточно знаю твою всегдашнюю лживость. Ты сам знаешь, что ты — лжец. Неужто ты не делал ничего другого и только играл на флейте в оркестре? Нет, я слишком тебя знаю!.. А теперь, после всего этого, ты приходишь виниться с лживыми словами и претензиями? И смеешь думать, что так тебя и примут?..

— Значит, ты не хочешь, чтобы я вернулся? — вставил Аарон.

— Ты явился домой и ждешь, что тебе сразу все простится и забудется, — продолжала Лотти. — Нет, я не прощу, я не могу простить. Никогда. Пока жива буду, не забуду, что ты сделал со мной, — и не прощу.

Она взяла работу и стала делать размеренные стежки, притворяясь совершенно спокойной. Если бы кто-нибудь заглянул в окно, он подумал бы, что видит перед собой мирную идиллию семейного быта. Аарон все еще ощущал дурноту и слабость во всем теле. Он по-прежнему неподвижно сидел на стуле, и ему казалось, что все происходящее в этой комнате, совершается где-то далеко, далеко от него.

Через некоторое время Лотти опять заплакала.

— А бедные мои дети! — всхлипывая, причитала она. — Что могла я сказать своим девочкам об их отце?..

— Что же ты сказала им? — жестко спросил Аарон.

— Я сказала, что ты уехал на работу, — зарыдала она, склонив голову на руки к самому столу. — Что я могла еще сказать? Не могла же я объявить им позорную правду о тебе. Я не хотела, чтобы они знали, какой у них отец.

Аарон удивился про себя: какую же позорную правду могла бы она рассказать о нем дочерям? Но промолчал. С холодной зоркостью постороннего наблюдателя он видел, что несмотря на свое искреннее горе, жена его находит какое-то удовольствие в преувеличении своих невзгод и точно смакует одним уголком сознания драматичность разыгрывающейся сцены.

Но она опять успокоилась и взялась за свое шитье. Некоторое время прошло в молчании. Она сидела, опустив глаза над работой. Вдруг она вскинула их на мужа и посмотрела на него долгим взглядом, в котором был и сердечный укор, и суровое обвинение и, вместе с тем, супружеская нежность. Он невольно отвернулся от этого взгляда.

— Ты сознаешь, по крайней мере, что нехорошо поступил со мной? Да? — в тоне ее вопроса слышалась и просьба, и угроза.

Аарон почувствовал эту двойственность и промолчал.

— Сознаешь? — настаивала она. — Если бы ты считал себя правым, ты бы не молчал так, я знаю. Значит, ты раскаиваешься?

Она подождала ответа. Но Аарон молчал, по-прежнему сидя на стуле в каком-то оцепенении.

Тогда, поддавшись давно подавляемому в себе движению, Лотти поднялась со своего места, подошла к мужу и вдруг, — может быть, неожиданно для себя самой, обвилась руками вокруг его шеи, опустилась перед ним на колени и спрятала лицо у него на груди.

— Скажи, что ты понимаешь, как обидел меня! Скажи, что сознаешь свою жестокость, — жалобно молила она. Но сквозь жалобу Аарону слышалась уже затаенная радость предстоящей победы над ним.

— Ведь ты понимаешь это? По глазам твоим вижу, что ты сознаешь свою вину, — шептала она, подняв к нему лицо. — Зачем бы ты вернулся ко мне, если бы не считал себя виноватым? Ну, так скажи же, скажи мне что-нибудь, какое-нибудь доброе слово, — просила она, прижимаясь к нему всем телом.