Фернандо Намора - Огонь в темной ночи

— А что скажут товарищи, когда узнают, что он исчез? Что будет тогда?

— Мы там останемся, — холодно сказал Сеабра.

Она не ответила. Но в ее взгляде проскользнуло раздражение и презрение.

— Я пойду за отцом.

Она не объяснила, зачем понадобился ей отец. Какая-то мысль заставила ее нахмурить брови. Сеабра уже раскаивался, что пришел сюда, и после небольшой паузы сказал:

— Будет лучше, если вы сами убедите Жулио уехать отсюда как можно скорее. Если вы его найдете, я сам отвезу его на вокзал под любым предлогом и поищу также Зе Марию.

Мариана надела свитер поверх блузки и, уже выйдя на улицу, покинула Сеабру. Она прекрасно знала с самого начала, какое примет решение, но не хотела анализировать его, искать в связи с этим доводы за и против. Она не желала ни о чем думать. Она хотела лишь, чтобы первоначальный порыв в этот раз помог ей довести все до конца, сделав напрасными все попытки к бегству. Бежать означало оживить сомнения, раздваивавшие ее душу. Но с отцом ей было необходимо переговорить. Или же просто увидеть его, чтобы сохранить до конца цельное, единственное звено прошлого. Что оставалось позади, если не отец?

Она знала, что он проводил свободные часы в одном из кабачков в переулочках Байши. Отец будет сильно расстроен, когда дочь придет туда, но она не может уберечь его от такого унижения. Она плохо ориентировалась в лабиринте узких улочек и оказалась снова на том месте, откуда начала свой путь; наконец она узнала дом с широким подъездом с металлической решеткой, к которой крестьяне привязывали животных. Осел ковырял тротуар копытом. Внутри было так сумрачно, что с улицы никого нельзя было различить. Она почувствовала какой-то необычный страх. Однако осмелилась войти. Все, увидев ее, умолкли. Она услышала плеск жидкости, льющейся из горлышка бутыли. Мариана боялась смотреть по сторонам. Черные балки, в некоторых местах почти касавшиеся столов, пугали ее. Слабость начала разливаться по всему ее телу.

Отец поднялся из-за стола и подошел к двери, будто в этом месте, между улицей и помещением кабачка, ее преступление было еще более непростительным.

— Я плохо себя чувствовал и случайно зашел сюда, чтобы выпить минеральной воды. Как ты узнала, что я здесь?.. Уже давно…

— Мне необходимо поговорить с тобой, — оборвала она его, не позволяя продолжать. — Жулио уезжает. И я поеду с ним.

Отец попытался прервать ее жестами и односложными словами; в его взгляде уже не было прежнего блеска. Он опустил глаза.

Мариана посмотрела, как он поплелся с палочкой, и ласково протянула ему руку. Они вышли на площадь, по которой мчались машины к вокзалу; машины останавливались в ожидании пассажиров и затем вновь, включив моторы, отправлялись в путь. Какая-то женщина предлагала сухие пирожные; инвалид автоматически протягивал руки, не глядя на людей.

На вокзале их друзей еще не было. Та же гладкая мостовая перрона, те же суетящиеся люди.

Долгое ожидание вызывало у Марианы нервное напряжение. Все ее тело ныло. Если бы хоть кто-то из друзей был уже здесь, это означало бы, что скоро появится Жулио, что все шло пока нормально. Отец прислонил трость к стене и подошел к рельсам. Наклонившись вперед с заложенными за спину руками, он напоминал человека, решившего броситься под поезд Мариана подошла к нему, и отец порывисто, точно накопил слова в моменты напряженных раздумий выпалил:

— Послушай, дочка: я давно уже перешел тот предел, когда мы еще не убеждены в том, что юность прошла. Я считаю себя стариком. И старик может, не отчаиваясь, признать, что растратил жизнь, не имея ни чуточки храбрости, чтобы быть достойным самого себя. Грязный старик, такой, как я, может только ожидать, что у детей будет та храбрость, которой не хватило ему.

Он понимал, умел понять! Он успокаивал ее! Может быть, ценой страданий, но делал это сознательно, зная, что она нуждалась в облегчении, что именно это могло оказаться самым ценным при тех обстоятельствах. «Ни у кого нет такого отца, как мой». И внезапно признала его во всем его величии, с его всепрощающей и иногда мятежной лаской, которую ей отдавал.

— Смотри, один из них уже идет!

— Кто, дочь моя?

Сеабра быстрым шагом приближался к ним. Двухколесная тележка, набитая свертками, неслась следом за ним. Мариана сжала пальцы. Отец постукивал тросточкой по мостовой.

— Жулио не придет. Не хочет. Никто не может убедить его.

Огненная, искрящаяся радость охватила ее. Глаза ее стали влажными от счастья. Затем, улыбаясь, она просто сказала: