Фернандо Намора - Огонь в темной ночи

Людоед, алентежанец [2] Алентежанец — уроженец провинции Алентежо. с мускулатурой грузчика, получивший это прозвище за непримиримую вражду, которую он питал к представителям столь презренной зоологической разновидности, как «зулусы» [3] «Зулусы» — слово из студенческого жаргона Коимбры, обозначающее, с несколько презрительным оттенком, любого жителя города, никогда не учившегося в университете. , отрезал толстый ломоть хлеба и не без ехидства спросил:

— Вы видели, какая девушка сейчас отсюда вышла? Лакомый кусочек, не правда ли? Это ваша родственница, дона Луз?

— К счастью, я с ней незнакома, сеньор доктор.

Не успевал самый захудалый студентик сойти с поезда, доставившего его в университетский город, как его тут же начинали величать доктором. К этому обращению, символически приобщающему к высшей касте, прибегали чистильщики сапог, наперебой предлагавшие свои услуги, женщины, обитающие в трущобах университетского квартала, которые стирали ему белье и становились любовницами, и все остальные, зарившиеся на его кошелек. Титул доктора даровал студенту права, труднодостижимые для того, кто не мог похвастаться такой привилегией, точно речь шла о чистоте крови. И даже власти чаще всего снисходительно относились к дерзким выходкам коимбрской молодежи, считая их проявлением свойственного поколению легкомыслия. Однако в последнее время студенческая среда пополнялась уже не только исключительно за счет отпрысков дворянства или крупной буржуазии. В Коимбру приезжали теперь и дети неимущей интеллигенции, пролетариата и крестьянства. Университет перестал быть оплотом аристократов по происхождению или новоиспеченных богачей; теперь в него проникали также привычки, честолюбивые стремления, присущие социальным группам, прежде не имевшим доступа в Коимбру. Кое-кто сетовал, что, становясь более демократичным, университет утрачивает веками складывавшийся стереотип студента, бесшабашного гуляки и весельчака. Те, кто пришел в него теперь, были слишком серьезны. Поэтому горожане решили, что они уже в состоянии противостоять этим самонадеянным докторам. И если и не бросали им открытый вызов, то выражали свое презрение, не обращая на них ни малейшего внимания. Незаметно в городе наметилось расслоение: торговцы, промышленники и обедневшая знать превратились в обособленные касты.

Насмешка Людоеда не имела, как он надеялся, успеха. Все сделали вид, что ее не расслышали. Их стесняло присутствие Жулио. Но Абилио, еще не освоившийся с университетской обстановкой первокурсник, который встретил Жулио и Мариану у дверей пансиона, вопросительно посмотрел на Жулио и, думая, что оказывает ему услугу, наивно пояснил:

— Это коллега сеньора доктора Жулио.

Людоед стукнул кулаком по столу с такой силой, что тарелки подпрыгнули.

— Презренный желторотый птенец! Кто тебе дал право совать свой нос, куда тебя не просят? Какие у тебя познания в антропологии, чтобы определить, что такое лакомый кусочек?

Ошеломленный этим потоком слов, юноша никак не мог понять, искренне или притворно раздражение Людоеда. Студентов-первокурсников называли желторотыми птенцами; университет встречал их целым арсеналом грубых выходок, издевательств и унижений, и, хотя подчас они были слишком жестоки, такой прием помогал новичкам скорее стать самостоятельными. Через несколько месяцев студентам вручали диплом «второкурсника», промежуточный и тоже унизительный ритуал, который тем не менее уже приближал их к привилегированному положению докторов.

— Вот теперь я чую, что пахнет жареным. Желторотый птенчик! Кто тебе разрешил усесться за этот стол?

Щеки Абилио вспыхнули, и его охватило такое острое чувство стыда, что он стиснул зубы, чтобы не расплакаться.

— Ну, вставай! Ты мыл руки перед обедом?

Абилио затравленно огляделся вокруг, точно бездомный пес, просящий за него заступиться.

— Я их вымыл с мылом, сеньор…

— Не валяй дурака. И попридержи язык. А если ты уже соблюдаешь гигиену, как и все в этом избранном обществе, запятнанном твоим гнусным присутствием, я тебя поздравляю. Как поживаете, уважаемый птенец? — Абилио, немного опешив, протянул ему руку, но сосед Людоеда, парень с оттопыренными, как у обезьяны, ушами, презрительным жестом отстранил его руку. — Убери свой отросток, кретин! За кого ты нас принимаешь?

Абилио спрятал руку в карман, и его охватила такая ярость, что он не задумываясь прикончил бы этих безжалостных мучителей. Он вскочил из-за стола, чтобы убежать, прежде чем кровь бросится ему в голову, но Людоед удержал его за плечи.