Николай Асанов - Радиус взрыва неизвестен

— Так, значит, он…

— Нет, Марта! Вы были только бессознательной помощницей. Он не любил вас! Но когда понадобилось укрыть картину, он вспомнил о вас… А думал он только о «Мадонне Благородной». Взгляните на ваш портрет и сравните с картиной Эль Греко…

Марта гордо вскинула голову и вышла в столовую. В дверях она ядовито спросила:

— Надеюсь, меня не подозревают в сообщничестве? Я свободна?

Я не успел ответить. Она закрыла дверь за собой.

Квартира казалась вымершей.

Гордеев умелыми руками размонтировал соединенные картины. Портрет Марты он снова включил в рамку и повесил на то же место. «Мадонна Благородная» заслуживала другой рамы для своего возвращения на место. Я позвонил в управление, чтобы прислали охрану и ящик для перевозки картины.

— Что теперь будет? — спросил Гордеев.

Я не ответил. Я не знал.

То есть в общих чертах я знал. Гордеев снова будет работать в мастерской. Марта останется с ним. Но никогда и никто не утешит ее. Она знает, что ее любили! И зачем только я сказал, что Брегман писал ее портрет, как во сне!..

И когда-нибудь она уйдет. Уйдет искать настоящую любовь. Тут я ничем не мог помочь Гордееву.

Совсем недавно я узнал, что подполковник Синицын наложил дисциплинарное взыскание на старшего лейтенанта Сиромаху со странной формулировкой: «За вмешательство в дела церкви…» Позже я выяснил, что летчик Сиромаха считает меня виновником случившейся с ним неприятности.

Я был огорчен этим взысканием не меньше, чем сам летчик, и предпринял розыски подлинного виновника. К сожалению, им оказался… я.

Увлеченный романтической историей летчика Сиромахи, я как-то рассказал ее в кругу знакомых. И вот одна из слушательниц, дама чрезвычайно литературная, решила, что эта история может служить основанием для прелестного, как она выражается, сценария и даже как будто написала и предложила какой-то студии заявку или что-то в этом роде. Не являясь свидетельницей, ни тем более участницей всей этой истории, дама обратилась за сведениями к подполковнику Синицыну, командиру части, в которой служил старший лейтенант Сиромаха, — единственному человеку, к которому обращаться не следовало.

Обеспокоенный подполковник сам потребовал от незадачливой интервьюерши сведений: где, когда, как это было. Выслушав лживый, бессвязный пересказ из уст дамы, подполковник и задал Сиромахе незаслуженную взбучку.

По просьбе Сиромахи я должен теперь по возможности правдиво изложить все приключение и даже попытаться во избежание всяких кривотолков опубликовать свой скромный рассказ.

За окном слышится раздраженный женский голос. Голос молодой, но раздражение, звучащее в нем, старо, как мир. От этого кажется, что во дворе разговаривает дряхлая колдунья. Но я знаю, что это жена начальника альпинистской экспедиции Зина — молодая, красивая женщина, с сильными ногами, большим круглым лицом и светлыми, вспыхивающими под солнцем волосами. Таким голосом она разговаривает только с мужем Володей, который старше Зины лет на пять, а при этих разговорах кажется мальчишкой. Он смущается и краснеет, как только послышится вот такой резкий, скрипучий голос жены. Ему, должно быть, стыдно за нее.

Я подхожу к окну.

Зина стоит в дверях палатки. Палатка раскинута во дворе гостиницы. Это выдумка Зины — закаляться. На дворе март, и хотя здесь юг, земля еще не оттаяла после большого снега. Просто Зине приятно находиться среди пятерых мужчин и принимать их поклонение. Она единственная женщина в этой экспедиции.

Экспедиция готовится штурмовать гору Громовицу, массивная снежная шапка которой надвигается на город. В экспедиции — студенты геологоразведочного факультета, молодые, здоровые парни; кажется, все они втихомолку влюблены в Зину, но «переживают» за Володю и после таких вспышек долго не разговаривают с нею.

Володя молча разматывает и проверяет веревочную лестницу с «кошкой» на конце. Такую лестницу забрасывают на выступ скалы, чтобы миновать расселину или трещину. «Кошка» должна зацепиться за камень и удержать человека на весу. Я частенько думаю о том, что случится, если «кошка» сорвется. Володя говорит, что это случается редко. Веселое утешение!

— Нет, ты скажи, долго мы будем тут стаптывать башмаки? — почти кричит Зина.