Николай Асанов - Радиус взрыва неизвестен

Выяснить размеры бедствия без газеты было невозможно. Трофим Семенович, кое-как справившись с волнением, позвонил на квартиру Коночкину.

Его долго спрашивали — он узнал по голосу мадам Коночкину, — кто говорит, по какому делу нужен товарищ Коночкин, и как он ни пытался отмолчаться, пришлось назваться. Тогда телефон вдруг разъединили, и Трофим Семенович понял: произошло что-то ужасное. Неприятность столь велика, что от него уже бегут, как от зачумленного.

И надо же, чтобы все это произошло в воскресенье, когда невозможно организовать никакой отпор! В любой иной день Трофим Семенович уже знал бы размеры опасности и обзвонил всех, кто мог защитить его. Умные люди, приступая к новой работе, прежде всего заботятся о том, чтобы иметь на всякий случай сильную руку. У директора Мельтреста, конечно, была такая рука… Да что далеко ходить, в его доме отдыха отдыхали или бывали многие видные люди. Он и создал этот дом, исходя из опыта одного своего приятеля, который выехал на таком доме из множества неприятностей.

Вся беда в том, что сегодня воскресенье! За выходной день эта заметка будет прочитана так тщательно, изучена с такой свободой восприятия, что завтра ее будут помнить наизусть. Разве сам Трофим Семенович, прочитав о ком-нибудь из вышестоящих товарищей такую заметку, не злорадствовал? Как же, держи карман шире! Он тоже непременно добывал газету и принимался читать и перечитывать сообщение, чтобы при случае не только щегольнуть осведомленностью, но и процитировать! И вот это случилось с ним самим!

Он быстро оделся, накинул пальто, хотя на улице было жарко, и выскользнул из гостиницы. Именно, выскользнул. Вот до чего дошло!

Только на улице Трофим Семенович вздохнул свободнее, но и то спрятал лицо в воротник пальто, как будто у него болели зубы.

В киоске газеты, конечно, уже не было.

Он бесцельно брел по улице, ища вывешенную в витрине газету, и вдруг увидел толпу. Все было ясно!

Оглядев толпу и не заметив в ней ни одного знакомого лица, Трофим Семенович осторожно протиснулся вперед и замер. Прямо на него глядел его собственный портрет. Ниже, по всему тексту статьи, были размещены портреты его заместителей и помощников.

Но черт с ними, с заместителями! Трофим Семенович готов был пожертвовать любым из них, лишь бы не трогали его самого, а тут ведь били именно по нему! И это была не заметка, это была большая, хуже, — огромная статья, занимавшая две трети газетной страницы сверху донизу.

И как же не соответствовал его портрет, портрет благодушного, но сильного человека, спокойно взирающего на читателей, тому, что об этом человеке говорилось в статье! Трофим Семенович, едва впившись в первую строчку, уже не мог оторваться, придвигаясь все ближе к витрине, выжимая кого-то из толпы, наступая кому-то на ноги, словно эти строки притягивали его. Он уткнулся в чье-то плечо подбородком и не заметил этого: весь внимание, весь зрение.

Среди читателей там и тут слышались ядовитые восклицания:

— Вот это дает жизни!..

— Кто этот Чащин?

— Ну, теперь товарищ Сердюк поедет обратно муку грузить!

— Да, он намолол тут за этот год! Все мельницы позакрывал!

— А что ему, толстому бугаю, с возами на мельницу не ездить! Они ему только для отчета были нужны!

Трофим Семенович поеживался, но оторваться от газеты уже не мог. Поразительно, эти люди, стоявшие тут, которых он никогда не видел, знали о нем все! Трофим Семенович со страхом подумал, что такая статья могла бы появиться и без участия Чащина, если судить по тому, как знали его дела эти посторонние люди. Теперь Трофим Семенович будет знать, как осторожно надо поступать, если хочешь сохранить и свой пост и необходимое спокойствие. И тут же вздрогнул: пожалуй, больше у него уже не будет никакого поста.

Человек, на плечо которого Трофим Семенович, опирался подбородком, кончил читать и неожиданно повернулся, и Трофим Семенович вдруг попытался нырнуть в толпу. Перед ним был Чащин.

— А, Трофим Семенович! — каким-то равнодушным тоном сказал Чащин, будто это было обычным делом, когда возле газетной витрины встречаются автор статьи и его герой. И какой герой! Добро бы положительный, — Трофим Семенович вспомнил, что герои делятся на положительных и отрицательных, но он не хотел быть ни тем, ни другим. И тут он впервые испытал чувство такой злобы, что, кажется, доведись встретиться в темном переулке, у него не дрогнула бы рука изничтожить этого строчкогона. Не убить, конечно, а измордовать, да так, чтобы он на весь век отказался клеветать на добрых людей. А Чащин будто и не замечал, как потемнели глаза у Трофима Семеновича, и машинально спросил: