Висенте Бласко Ибаньес - Куртизанка Сонника

Все, остававшиеся на Форуме, — вооруженные граждане, женщины, потрясавшие ножами и стрелами, голые юноши, без иного оружия, кроме пик, — все поспешили за Сонникой и Актеоном. При свете пожара они бежали, как обезумевшее стадо, сверкая бронзовым оружием, запятнанным кровью, высокими шлемами и обнаруживая через прорехи одежды исхудалые тела на костях, как бы плясавших в мешках иссохшейся и огрубевшей кожи.

Они вышли из Сагунта через каменную часть и двинулись при зареве пылающего города к лагерю осаждающих.

Когорта кельтиберийцев, спешившая в Сагунт, была разрознена и смята этим ураганом отчаянных людей, бежавших нагнув головы и врезаясь во встречающиеся препятствия. Но несколько дальше им попались новые отряды, подступавшие к городу, получив известие о вылазке, и они натыкались на стену щитов. Однако борьба один на один уже не была под силу сагунтинцам. Обессиленные люди не могли устоять против натиска. Кельтиберийцы рубили без малейшего милосердия своими обоюдоострыми мечами, и эта пестрая толпа ослабевших мужчин, женщин и детей быстро растаяла.

В то время как Актеон боролся, закрыв лицо щитом и подняв меч кверху, с двумя сильными солдатами, он увидел, что Соннику поразил в голову удар кинжала и она выпустила оружие, стараясь последним усилием выпрямиться.

— Актеон! Актеон! — воскликнула она в эту минуту, забыв свою горечь и чувствуя, что вместе с подошедшей смертью к ней вернулась вся горячность прежней любви.

Она упала ничком на землю. Грек хотел подбежать к ней, но в это самое мгновение у него зазвенело в ушах, как будто об его череп ударилась целая скала. Он почувствовал в боку холод железа, пронзившего его тело, в глазах у него потемнело, будто он летел с высоты в бездонную, мрачную пропасть, до конца которой никогда нельзя было достигнуть, и он упал…

Грек очнулся. Его грудь давила как будто гора. Он не сознавал, действительно ли он жив. Тело отказывалось повиноваться ему. Только с болезненным усилием ему удалось открыть глаза и неясно сообразить, почему он очутился там, где лежит.

Наконец он понял, что гора, давившая ему грудь, была телом огромного солдата. И Актеон вспомнил, что в ту самую минуту, как он почувствовал, что летит в таинственную темноту, он всадил меч в тело этого воина.

Он огляделся. При багровом свете как бы бесконечно занимающейся зари он увидел сверкавшую на земле массу оружия и заметил разбросанные, а местами наваленные в кучу трупы в странных позах, приданных им последними предсмертными содроганиями.

Вдали горел город. Темные, обезображенные здания выступали из-за языков пламени, на фоне которого дрожа обрисовывались стены Акрополя.

Актеон вспомнил все. Этот город — Сагунт: из него доносились крики победителей, бегавших по улицам, покрытых кровью, зажигая еще не горевшие дома, разъяренных против населения, поглощенного только истреблением своих богатств, убивая всех встречавшихся на пути и приканчивая раненых.

Отдав себе отчет во всем этом, он осознал, что еще жив, но скоро умрет. Он чувствовал это по чрезвычайной слабости, овладевшей им, по смертельному холоду, пронизывающему все тело, и сознание теплилось в его уме только как слабый огонек…

А Сонника? Где же Сонника?… Его последним желанием было добраться до ее трупа, который, вероятно, был поблизости. Он хотел поцеловать ее, как поцеловал ее рабыню, — отдать ей эту дань прежде, чем умрет. Но когда он, сделав последнее усилие, поднял голову, он почувствовал, что лицо его залила горячая липкая жидкость. Он истекал кровью.

В эту минуту неясно, как будто в мимолетном сне, он увидел черного кентавра, скакавшего по трупам и смеявшегося с адской радостью, глядя на горящий город.

Кентавр проскакал мимо Актеона. Копыта его коня ушли в тело кельтиберийца, лежавшего на груди грека. И при свете пожара последнему показалось, что он узнает всадника.

То был Ганнибал. Без шлема на голове, весь охваченный торжеством победы, он скакал на черном как ночь коне, казалось, разделявшем ярость своего всадника, топтавшем, попиравшем трупы и развевающем своим хвостом по полю остатки битвы… А греку он показался фурией, вышедшей из ада за его душой.

Перед ним мелькнуло лицо Ганнибала, оживленное гордой улыбкой жестокого самодовольства. Его величественный и непреклонный вид напомнил Актеону одно из карфагенских божеств, милосердие которого можно было вызвать, только принося на его алтарь человеческие жертвы.