Висенте Бласко Ибаньес - Куртизанка Сонника

Видя себя обезоруженным, жрец Геркулеса на минуту потерял самообладание; ему стало страшно, как будто перед ним стояло высшее существо, с которым он не мог сладить, несмотря на всю свою силу; он побежал к Сагунту. Видя грозившую ему опасность, находившиеся на стенах встретили его криками. Некоторые натянули луки, чтобы стрелами задержать Ганнибала, но стрелять не решились, боясь ранить Ферона. У сагунтинцев дух замер, когда они увидели бегство своего Геркулеса, преследуемого воинами, устремившимися ему наперерез, чтобы помешать достигнуть города.

Грузному толстому великану трудно было бежать по полю, усеянному трупами и остатками битвы. Он споткнулся, колени у него подогнулись, он попытался встать, но теперь он уже был совершенно обнажен: львиная шкура свалилась с его плеч и осталась на поле.

Преследователь настигал его. Он почувствовал за плечами холод от прикосновения оружия, и, не желая умереть преследуемым, как раб на виду всего города, он быстро повернулся, вытянув руки вперед, как две колонны, чтобы обхватить ими врага.

Но прежде чем огромные руки опустились на него, Ганнибал успел всадить меч в бок колосса и несколько раз повернуть его. Ферон грузно опустился на землю, зажав руками рану, и смотрел на кровь, текущую темным потоком.

Он смотрел на Ганнибала без злобы, с детским выражением страдания и затем обратил тускнеющий взор на Акрополь, на крыше которого играло солнце.

— Отец Геркулес, зачем ты покидаешь своих? — проговорил он с горечью.

Его огромная голова, падая на землю, подняла облако пыли. Ганнибал наклонился над ней и начал мигом отсекать крепкую шею. Много ударов понадобилось, прежде чем удалось перерубить жилы, подобные веревкам, и могучие мускулы, в которых завязло оружие.

Вокруг Ганнибала падала туча стрел.

Вождь снял шлем, и голова в крупных кудрях осталась непокрытой. Он схватил голову Ферона за его окровавленный чуб и, поставив ногу с видом победителя на тело жреца, показал голову стоявшим на стенах.

Он стоял, великолепный, с мечом в правой руке, вытянув другую руку, державшую голову великана. Его глаза, сверкающие, как металлические круги в его ушах, были устремлены с выражением гордости и холодной злобы на темную голову.

Граждане узнали ее, и вдоль стен пронесся крик изумления и ярости:

— Ганнибал!.. Это Ганнибал!

Он же, простояв несколько минут, как статуя победы, высокомерно глядя на врагов и не обращая внимания на массу смертоносных снарядов, свистевших вокруг него, вдруг выпустил голову Ферона и упал на колени, выронив меч.

Moпco-стрелок прострелил ему ногу. Все со стен видели, как в порыве ярости, вызванной болью, карфагенский вождь выхватил стрелу и, разломав на куски, отшвырнул далеко прочь. Но дальше уже ничего не видели. Большая часть войска спешила к нему, чтобы прикрыть его, а пращники и стрелки снова начали обстреливать стену.

Актеон, утомленный вылазкой, смотрел из амбразуры на все, происходившее вокруг Ганнибала, не обращая внимания на пращников, которые, озлобленные раной вождя, осыпали стены настоящим градом камней.

Он видел, как Ганнибал приподнялся, поддерживаемый двумя карфагенскими военачальниками в золоченых латах, сопровождаемыми отрядом телохранителей.

Вдруг вождь отделился от поддерживающих его воинов и, тяжело хромая, направился к белой окровавленной кочке, выделявшейся на красной земле, как бесформенная масса. Он наклонился над ней, и окружавшие ее нумидийцы увидели в первый и последний раз, что ужасный Ганнибал плакал, когда прильнул губами к размозженной голове Асбиты, целуя это любимое обезображенное лицо, вокруг которого начинали уже кружиться зловещие мухи.

Рана Ганнибала доставила городу несколько дней спокойствия. Осаждающие, оставаясь в лагере, бездействовали, издали глядя на Сагунт. Пращники выходили утром, чтобы упражнять свою ловкость, бомбардируя стену; но, кроме этого и пускания стрел из города или в ответ, других враждебных действий ни осаждающие, ни осажденные не предпринимали.

Отряды конницы разъезжали по полям, собирая фураж, а огромная орда свирепых племен заканчивала дело разрушения, грабя деревенские дома и виллы. Группы деревьев все редели: каждый день срубали новые стволы для доставки дерева в лагерь, и на оголенных местах уже не виднелось ни крыш, ни башен. Только дымящиеся и почерневшие развалины поднимались здесь и там, среди покинутых полей. Остаток мозаичного пола часто являлся единственным следом изящного загородного дома, срытого до основания вторгнувшимися ордами.