Мэри Брэддон - Тайна банкира. Красная мантия

— И прекрасно, милое дитя, вы будете здесь называться Ватеон.

Виолетта поблагодарила директора за ласковое обращение с нею и с облегченным сердцем отправилась домой. Она нашла мать свою за обычного работой, стоящей столько труда и приносящей так мало существенной пользы, а брата, с отчаянием в лице, сидящего за столом, подперев голову рукою.

— Поговори ты с братом, Виолетта, — сказала мать, — может быть, ты в состоянии утешить его; меня он не хочет и слушать.

Молодой человек поднял голову.

— Мама, — возразил он, — прошу тебя, не говорить этого. Разве я когда-нибудь не слушал твоих увещеваний? Но я не в состоянии более переносить это бездействие. С тех пор, как у меня не стало более этой писарской работы, мне кажется, что я должен сойти с ума. Мне невыносимо видеть тебя за этой трудной работой и знать, что Виолетта должна показывать за деньги свое хорошенькое личико глупой толпе народа, тогда как я, здоровый и образованный мужчина, должен сидеть сложа руки и есть хлеб, который слабые женщины таким образом заработали.

— Лионель, — с упреком сказала Виолетта, — и ты можешь мучить нас подобными словами?

— Я не перенесу более этого положения! — воскликнул молодой человек, быстро вскочив со своего места. — Еще одну попытку я сделаю, как ни сомневаюсь в ее удаче. Помнишь, мама, как прежде, когда я еще был джентльменом, все восхищались моими рисунками и говорили, что я мог бы быть хорошим художником? Теперь я хочу испытать, могу ли я в бедности, когда никто уже не льстит мне, заработать себе этим талантом кусок хлеба?

Он отчаянно засмеялся, как человек, узнавший вполне пустоту мнимой дружбы и ложь в похвалах лести.

Лионель положил на стол свой портфель с рисунками и начал перебирать их.

— Что ты затеваешь, Лионель? — спросила его мать.

— Я уже сказал тебе, мама, что хочу испытать свой талант художника. Друзья отца моего осыпали меня похвалами в то время, когда еще пили его вино и посещали его обеды; теперь услышу, что скажут купцы, которые платят деньги только за действительно хорошие произведения. — Он завернул несколько рисунков, поцеловал мать и сестру. — Пожелайте мне успеха в моем предприятии, — сказал он и торопливо вышел.

Никогда еще улицы Лондона не казались Лионелю такими скучными и мрачными, как в этот день. Шел мелкий, но пронимающий до костей дождь. То был один из таких дней, в которые одни бедные и деловые люди решаются выходить на улицу.

Лионель дошел до Регент-Стрита и, проходя медленными шагами по этой широкой улице, какое-то горькое чувство овладело им при виде всех богатств, выставленных в окнах магазинов, и прекрасных экипажей, гордо катившихся по обеим сторонам ее.

Он вошел в магазин эстампов и не нашел большого числа покупателей; немедленно обратился к торговцу, приводящему в порядок картины, разложенные на прилавке.

Лионель предложил ему свои рисунки. Купец со вниманием начал их рассматривать.

— Эти работы доказывают много таланта и старания, — сказал он, — но, к сожалению, я не могу принять их, так как подобных эскизов, писанных известными художниками, у меня более чем вдоволь.

Лионель побледнел; последняя его надежда рушилась.

— Не можете ли вы доставить мне какую-нибудь работу? — боязливо спросил он. — Я не потребую большой платы, дайте мне только случай трудиться.

— Решительно невозможно, — отвечал купец, отрицательно покачав головой. — У меня много запасных рисунков, чем я могу продать в течение целого года; альбомы же вышли из моды.

— Может быть, я мог бы написать вам что-нибудь позначительнее?

— Я не мог бы продать этого, молодой человек, — возразил купец. — Вы бы сперва должны были приобрести известность, чтобы я мог продавать ваши произведения.

Лионель закрыл свой портфель и хотел удалиться. Смертная бледность покрывала его лицо, губы были судорожно стиснуты, и таинственный огонь светился из глаз его. В минуту, когда он повернулся спиною к прилавку, он очутился против молодой дамы, красота которой невольно поразила его. То не была красота английского типа. Большие и черные, как смоль, глаза, густые волосы того же цвета и нежный оливковый цвет лица указывали на испанское происхождение. Одежда ее как нельзя более гармонировала с ее красотой. На ней было зеленое бархатное платье, туго прилегающее к изящным формам талии и рук, и драгоценная кашемировая шаль, небрежно накинутая на плечи, открывала прекрасную шею.