Наталья Галкина - Зеленая мартышка

В наши дни, по счастью, молодые родители, давая своим детям имена, заглядывают в святцы, поэтому во дворах играют Тимофеи, Артемы, Прохоры, в колясочке едет мимо нас Фока, Фома, Аким или Ефим.

А в те советские годы называли мальчиков Александрами, Алексеями, Владимирами, Николаями, Василиями, Сергеями: и Егора-то встретишь редко. Удивлялись подруги и друзья: почему это Вера Резник выбрала для сына имя Никита?

А Вера только плечами пожимала:

— Что же мне его — с фамилией Погоняйло — Генрихом, что ли, называть?

Татьяна Субботина побывала на концерте в Шереметевском дворце, на фортепианном вечере пианистки из США с неповторимым, но плохо запоминаемым турецко-марсианским имечком. Исполнялась, в числе прочего, музыка Гурджиева, от которой слушатели стали кашлять, в горле першило, слезы текли, пальцы горели, уши тоже.

Лектор, предварявший концертные номера, поведал залу, что музыка Гурджиева обладает экстрасенсорными свойствами, влияет на человека энергетически, приводя в действие неведомые силы организма, высвобождая их, вызывая особые физиологические реакции. «Такова сила искусства», — пояснил он.

Для этих детей послевоенного Баку главным был не проходивший тут некогда Великий шелковый путь, не Бакинское море, не нефть, не восхитительные старинные строения Бухарского и Мултанейского караван-сараев, дворца Ширваншахов, Девичьей башни, мечетей Биби-Эйбат, Джумы и Мухаммеда, не квартал Ичери-Шехер, не то, что еще в девятнадцатом веке город их именовали «Парижем Кавказа»; главным для них был их двор, их бакинский двор, вмещавший в себя Вселенную.

Чему способствовало, конечно, его трехчастное устройство: обращенный на восток узкий аппендикс — переулок с висячими мостиками от дома к дому, балконами, открытыми лестницами, с трепещущими на веревках, протянутых над головами от флигеля к флигелю, флагами белья — распахнувшееся в необычайную ширь срединное пространство с сараями, уборными, купами дерев, навесами и, наконец, западный закуток остекленных стен с наружными галереями, воздушными переходами, аркадами лестниц, стоящими под навесами столами с цветами и разнообразным скарбом, столами для игры в нарды, где, защищенные от дождя козырьками галерей, дремали доски, запасные двери, рамы, сушились пучки благоухающих трав.

Разные деревья произрастали во вселенской середке двора: тут, шелковица, огромные акации, апельсины, гранаты; в дни неподвластной пониманию грусти можно было надолго спрятаться в густых кронах. Или лечь на спину между зарослями полыни и крапивы, где никто не найдет, и смотреть в небо, наблюдая полеты больших шмелей. В люке колодца жили белые инопланетные пауки. Дети ловили стрекоз, разглядывали богомолов, сажали на ладони лягушат, трогали большие, собирали и разбрасывали маленькие камни.

В соответствии с негласной, таящейся в коллективном бессознательном традицией двухсотлетней (или трехсотлетней — кто считал?) давности у всех детей, кроме имен, были прозвища: Бульда, Брови, Фашист, Лопоухий, Полено, Анаша, Танкер, Пончик, Негус, Пердун, Шкода, Козел, Зубы.

Здесь жили и играли в жизнь: в войну, торговлю. Играя в войну, рыли подкопы, ночами выкапывали ямы, затевали немыслимые драки, кидались песком, иногда дрались палками. Из мирных игр предпочитали пристенок и лапту. Иногда всех захлестывала волна страшных историй, их рассказывали по очереди к ночи, под звездами. Иногда охватывала мания фантазийного мелкого вранья: «У мамы геморрой, она в больнице».

У одного из самых низкорослых, из самых младших, Омара Гаджи-оглы Ибрагимова, было прозвище Торговец Луной.

Потому что он и вправду торговал Луной. Он продавал ее по частям, чаще за деньги, хотя некоторым доставались их порции Луны за мороженое, за позеленевшую монетку с двуглавым орлом, за большую гильзу.

Мысль торговать спутником Земли пришла ему в тот день, когда Бульда, стащив несколько папиросок и спрятав их под потолком дощатой уличной уборной, пробралась туда со спичками, чтобы попробовать, что такое курево; а проследившие за ней ранее мальчишки успели ей в припрятанные папиросы напихать анаши.

Когда Бульда была маленькая, мать, уходя на работу, заматывала ей платком рот, потому что у нее была плохая привычка кусаться, как у бульдога из соседнего квартала; платок завязывался узлом на затылке. С завязанным ртом девочка походила на аборигенку неведомой религии незнамо каких островов.