Дэвид Лоуренс - Радуга. Цыган и девственница. Крестины

После нескольких минут размышления она заполнила и эту строку.

«Образовательный ценз с обозначением времени окончания учебного заведения».

С некоторой гордостью она написала:

«Аттестат зрелости, полученный в Лондоне».

«Прежняя служба и ее адрес».

Ее сердце упало, когда пришлось написать: «Не служила».

Следовал еще целый ряд вопросов. Чтобы заполнить все три бланка, ей понадобилось целых два часа. Кроме того, пришлось снять копии с рекомендаций, выданных начальницей и священником.

Наконец, все было окончено, вложено в три конверта и запечатано. После обеда она сама пошла в Илькстон на почту, чтобы отправить их. Родителям она не сказала ни слова. Опустив письма в ящик на главной почте, она почувствовала ощущение, как будто бы она вышла совсем из-под власти родителей и связалась с большим внешним миром, миром деятельности, миром, сотворенным мужчиной.

Вернувшись домой, она с легким сердцем отдалась своим обычным горделивым, напыщенным мечтаниям о радостях будущей школьной жизни.

Дни протекали за днями. Она молчала перед родителями о своем поступке. Потом пришли ее документы с отказом из Гиллингама в Кенте, потом из Сванвика в Дербишире. Радость надежды сменилась горечью отчаяния. Она поникла крыльями.

Две недели спустя, совсем неожиданно для нее пришло приглашение из Кингстона на Темзе. Ей надлежало явиться в этот город в следующий четверг для переговоров с комитетом школы. Она успокоилась. Для нее было несомненно, что комитет примет ее. Теперь, когда ее отъезд был неизбежен, на нее напала робость. Сердце трепетало от страха и нежелания. Но ее воля упорно стояла на своем.

Весь день она бродила тенью, не желая ничего сообщать матери и дожидаясь для разговора отца. Она начинала бояться, ей страшно было ехать в Кингстон. Все приятные мечты рассеялись как дым от столкновения с действительностью. Но к вечеру они опять завладели ее сердцем, и она погрузилась в грезы о своем будущем в этом старинном, историческом городе.

Отец вернулся вечером — сосредоточенный, быстрый в движениях и полный жизни. Он ей казался менее реальным, чем ее мечтания. Она решила ждать, пока он закончит пить чай. Он откусывал крупные куски, запивал большими глотками — поглощал свою пищу, как животное пожирает корм.

Сейчас же после чая он направился в церковь. Был день спевки, и он хотел предварительно проиграть некоторые гимны.

При ее входе ручка большой двери резко щелкнула, но звуки органа покрывали все. Увлеченный своими гимнами, он не заметил ее. При свете свечей она ясно различала его небольшую темноволосую голову, внимательное лицо, гибкое тело, крепко сидевшее на специальной табуретке. Лицо его светилось и имело глубоко сосредоточенное выражение, двигающиеся руки казались несвязанными с остальным телом. Звуки органа, казалось, исходили из самых стен и колонн церкви, как смола источающаяся из стволов деревьев.

Музыка смолкла. Наступило молчание.

— Отец, — сказала она.

Он осмотрелся кругом в недоумении. Урсула стояла в тени, невидимая для глаз.

— В чем дело? — спросил он, все еще не придя в себя.

Ему трудно было говорить.

— Я получила место, — произнесла она через силу.

— Что ты получила? — спросил он, нехотя отрываясь от своего музыкального настроения. Он закрыл клавиатуру.

— Я получила место работы.

Он повернулся к ней, еще плохо понимая в чем дело, но уже настроенный против.

— Так. Куда же это? — спросил он.

— В Кингстон на Темзе. В четверг я должна ехать для переговоров с комитетом.

— Ты должна ехать в четверг?

— Да.

Она протянула ему письмо. При свете свечей он прочел:

«Урсуле Бренгуэн. Тисовый Коттедж. Кёссей. Дербишир.

М. Г.

Просим Вас явиться к нам в ближайший четверг 10-го с. м. в 11 ч. 30 м. дня для переговоров с комитетом о Вашем назначении на должность помощницы учительницы в школе Веллигбюро».

Бренгуэну было чрезвычайно трудно воспринять это сдержанное официальное приглашение среди тишины церкви и еще звучащей в нем музыки гимнов.

— Ты могла бы не надоедать мне с этими вещами здесь, — сказал он с раздражением, возвращая ей письмо.

— Мне же надо ехать в четверг, — возразила она.

Несколько мгновений он просидел неподвижно. Затем открыл клавиатуру и положил на нее свои руки; послышался легкий шум, затем полились долгие торжественные звуки органа.

Урсула повернулась и ушла.

Он попытался отдаться всецело музыке, но не мог — настроение исчезло. На сердце у него легла какая-то тяжесть, он чувствовал себя несчастным.