Дэвид Лоуренс - Радуга. Цыган и девственница. Крестины

В конце ужина за десертом начала играть музыка. В оркестре были скрипки и флейты. У всех разгорелись лица, возбуждение достигло крайнего предела. Когда закончились приветственные речи, желающие были приглашены пить кофе на природе.

Был теплый вечер. На небе сверкали яркие звезды, но месяц еще не взошел. И при свете звезд красными огнями пылали костры, а кругом висели фонари и лампы; рядом с костром стояла палатка, освещенная изнутри.

Молодежь потянулась в эту таинственную обстановку. Слышались обрывки речи, звуки голосов, смех, а кругом все напоено было ароматом кофе. Сзади, на некотором расстоянии, виднелись постройки фермы, кругом мелькали темные и светлые фигуры, красноватый отблеск огня скользил по белым платьям и шелковым юбкам, фонари бросали лучи на появлявшиеся там и сям головы свадебных гостей.

Урсуле все казалось чудесным и сверхъестественным. Она как бы превратилась в новое существо. Окружающая тьма тяжело дышала, как затаившийся громадный зверь, а стога сена, выступавшие позади смутными очертаниями, казались его уютным, теплым логовищем. Душа плавала в безумном восхищении. Она жаждала идти. Ей хотелось подняться до сияющих звезд, ей хотелось мчаться за пределы земли. Ей безумно хотелось пуститься бежать. У нее было ощущение, точно она гончая на привязи, готовая броситься за неизвестной добычей во тьму. Она была одновременно и этой гончей и этой дичью. Тьма дышала страстью; ее дыхание было необъятным и тяжелым. Тьма ждала ее, готовая вступить с нею в бой. Как могла она стоять на месте, как могла она двинуться? Ей надо было погрузиться из известного в неведомое. Руки и ноги дрожали, грудь порывисто поднималась и опускалась.

Снова началась музыка и закружились пары. Том Бренгуэн танцевал с невестой, живой, подвижный, точно составленный из каких-то других элементов, недоступный, как пловец в воде. Певучая музыка продолжалась. Пара за парой уносились в плавных движениях танца.

— Давайте, — сказала Урсула Скребенскому, кладя на плечо ему руку.

При одном этом прикосновении сознание его испарилось. Он взял ее в свои руки, точно окружая тонкой, уверенной властной волей, и они слились в движении, в двойном движении по скользкой траве. Это движение было бесконечно, оно могло длиться целую вечность. Его воля и ее воля сливались в восторге движения, но никогда не уступали друг другу и не растворялись друг в друге. Это был крутящийся восхитительный, переливчатый поток, и в этом потоке — состязание его воли и ее воли.

Оба они погрузились в глубокое молчание, увлекаемые мощным потоком звуков, придававшим им особый подъем. Все другие танцоры, так же переплетаясь, плыли в этом потоке музыки. Перед костром мелькали их неясные тени, и плавными движениями продвигались в поглощавшую их тьму. Казалось, они были видениями, выплывавшими из подземного мира, и влекомыми течением могучего потока. Как будто бы сама тьма качалась таинственными движениями. Казалось, весь ночной мрак медлительно-тягуче колебался вместе с музыкой, слегка скользящей по нему, и подергивался чудесной, своеобразной зыбью танца на поверхности глубокого, могучего вала, медленно катящегося от грани небытия к грани вечности, с замиранием сердца поднимающегося вверх и, достигнув крайнего предела, отступающего назад, чтобы нести свои волны обратно к другому пределу.

В тяжелых, мерных колебаниях танца Урсула ощутила на себе чей-то странный взгляд; кто-то могущественный, сверкающий скользил по ней своим взглядом, обнимал её, охватывая все ее существо. Чья-то непреодолимая, мощная сила наблюдала за ней из далекого пространства. Объятая этим влиянием, ощущая его всем своим телом, она продолжала плавно качаться в танце со Скребенским.

— Месяц взошел, — сказал Антон, когда музыка кончилась и они внезапно почувствовали себя обломками после кораблекрушения, выброшенными на берег.

Она повернулась и увидела большой, светлый, сияющий месяц, глядевший на нее с вершины холма. Ее сердце раскрылось навстречу ему, и она всем телом ощутила прозрачные переливы его света, ласкавшие ее с ног до головы. Но Скребенский обнял ее и увел. Он надел на нее большой, тяжелый плащ и сел, держа ее за руку, а луна заливала своим светом все сильнее, заставляя огни костров блекнуть под ее лучами.

Терпеливо сидела Урсула под плащом, чувствуя на своей руке руку Скребенского. Но душа ее была далеко. Ее томило собственное бездействие, ей хотелось сбросить свое платье и умчаться прочь от этой беспорядочной тьмы, от этого хаоса людей, туда, на холм, к месяцу. Но люди стояли кругом каменными глыбами и мешали ей воплотить свое стремление. Скребенский давил на неё свинцовым грузом, и тяжесть его присутствия лишала ее свободы. Она испытывала на себе всю его слепую, настойчивую неподвижную тяжесть. Он был бездействен и тяготил ее. Она тяжело вздохнула. О, как она жаждала быть предоставленной самой себе, ощутить свежесть свободы, действовать по своей воле. Ее тянуло уйти прочь. Она чувствовала себя, как блестящий ясный металл, увлекаемый нечистым, мрачным притяжением. И он, и все окружающее казалось ей ничтожеством, мусорным шлаком.