Дэвид Лоуренс - Радуга. Цыган и девственница. Крестины

— Но с вашей смертью все кончается, — сказала она.

Несколько мгновений он промолчал.

— Дело в том, что следует из нее. Важно, например, удастся ли нам выгнать Магди или нет.

— И вам и мне, какое нам дело до Хартума?

— Вам необходимо пространство, чтобы жить, и кто-то должен позаботиться об этой территории.

— Да, но я совсем не стремлюсь жить в Сахаре, так же, как и вы, — ответила она с враждебным смехом.

— Я не стремлюсь, но мы должны прогнать тех, кто проявляет подобное стремление.

— Почему именно?

— Если бы мы этого не делали, мы не были бы государством.

— Но не мы одни имеем право быть государством, есть много людей, составляющих другие государства.

— Они могут это говорить, но в действительности этого нет.

— Если мы все будем так рассуждать, то в государстве надобности не будет, а я все-таки буду существовать сама по себе, — закончила она блистательно.

— Но вы не могли бы существовать сама по себе, если бы не было государства.

— Почему?

— Потому что вы послужили бы добычей — всегда и всякому.

— Каким это образом?

— Они пришли бы и взяли у вас все, что вы имеете.

— Ну что ж! Меня это совершенно не тревожит. Я всегда предпочту быть обобранной разбойником, нежели получить от миллионера подарки, которые я могу купить себе сама.

— Это потому, что вы склонны к романтизму.

— Да, я люблю все романтичное и остро нуждаюсь в нем. Я питаю ненависть к домам, которые вечно неподвижны, и к людям, живущим в этих домах. Это так глупо и косно. Я ненавижу солдат, потому что все они какие-то деревянные и окостенелые. На самом деле, — за что вы сражаетесь?

— Я сражаюсь за нацию.

— Прежде всего вы не представляете собой нации; чего вы добиваетесь непосредственно для себя?

— Я принадлежу к нации и должен выполнять свои обязанности по отношению к ней.

— Но когда она не нуждается в ваших услугах непосредственно, то есть когда нет войны, тогда чем вы занимаетесь?

Он был раздражен.

— Я делаю то же, что делают все люди.

— То есть?

— Не делаю ничего в ожидании того момента, когда я понадоблюсь.

Он произнес эти слова с глубоким возмущением.

— Мне кажется, — сказала она, — что вы вообще представляете из себя ничто, и что там, где вы бываете, кругом образуется пустота. Разве вы есть кто-нибудь на самом деле? По крайней мере мне вы кажетесь ничем.

Они дошли до пристани, где стояла баржа. На ней слышались голоса играющих ребят, у дверей в каютку возилась с бельем женщина, а в стороне от нее сидел мужчина с маленьким ребенком на руках. Урсуле захотелось поболтать с ними и, перекинувшись несколькими приветствиями с хозяевами, она быстрыми и ловкими движениями перебралась к ним. Разговор длился недолго, но в ответах мужчины Урсуле чувствовалось глубокое преклонение его, как мужчины, перед женщиной, преклонение перед ее душою и телом, взятыми в целом. Чувствовалось, что он полон тяготения к недоступному ему существу, и отчетливо сознает эту недоступность, но одно сознание, что существуют на свете такие совершенные женщины, и что есть возможность иметь с ними минутное общение, наполняет его глубокой радостью. На прощание Урсула подарила девочке свое ожерелье из топазов, аметистов и хрусталя, и ребенок ухватился за него обеими ручонками, сверкая глазами. Скребенский отнесся к порыву Урсулы с неодобрением. Поцеловав девочку, очутившуюся на руках у матери, она с помощью отца спустилась по принесенной им лесенке и быстро догнала Скребенского. Мужчина молча провожал их своим внимательным, преданным взглядом.

— Как они мне понравились, — сказала Урсула Скребенскому оживленным голосом. — Он был так мил, а ребенок такой славный!

— Мил? — произнес странным голосом Скребенский.

Урсула, оживленная и обрадованная этой встречей, шла быстрыми шагами. В обращении с ней случайного этого человека она почувствовала теплоту, и это дало ей сознание внутреннего богатства своего существа. Скребенский же всегда создавал кругом нее какую-то пустоту и бесплодие, как будто бы весь мир лежал во прахе.

Они почти не говорили на обратном пути, спеша поспеть к парадному ужину. Он шел, завидуя этому мужчине и его чувствам. Почему сам он не испытывал такого отношения к женщине? Почему никогда не жаждал он иметь женщину целиком, быть близким ее душе так же, как и телу? Почему никогда не испытывал он к ней глубокой любви и поклонения, ощущая только одно желание обладать ее телом.

Но он так страстно желал ее тела, что на остальное он махнул рукой. В этот вечер вся атмосфера в Мерше была пропитана острым пламенем желания. Этому способствовала свадьба Фреда, застенчивого, принужденно державшегося фермера с красивой, полуобразованной девушкой. Том Бренгуэн своей таинственной властью всячески раздувал это тлевшее разгорающееся пламя.