Фредрик Бакман - Медвежий угол

Только что она и срыгнуть самостоятельно не могла. Теперь она играет на гитаре. Господи боже мой. Когда же эта любовь перестанет быть невыносимой?

Солнце улеглось на верхушках деревьев, воздух был прозрачный и легкий, это был хороший день. Последний хороший день. Мира вылезла из машины, как раз когда Петер и Лео садились в другую. Петер поцеловал ее так, что захватило дух, а она ущипнула его так, что он смутился. Он все еще держал в руке чашку, она достала из багажника пакеты с продуктами и, устало покачав головой, потянулась ее забрать. На крыльцо вышла Мая. Родители обернулись, они запомнят это мгновение. Последние секунды спокойствия и счастья.

Пятнадцатилетняя девочка закрыла глаза. Открыла рот. И рассказала. Всё.

Когда слова закончились, на земле рядом с разбитой чашкой лежало авокадо. На одном из самых крупных осколков видна часть изображения. Медведь.

Слова – дело плевое. Постоянно слышишь, что никто не имел в виду ничего такого. Они просто выполняют свою работу. Полицейские все время это повторяли: «Я просто выполняю свою работу». Именно поэтому никто не спрашивал, что делал мальчик, зато, как только девочка открывала рот, ее то и дело перебивали вопросами, что делала она. Шла ли по лестнице за ним или перед ним? Легла ли на кровать добровольно или ее заставили? Расстегнула ли блузку? Поцеловала ли его? Нет? Но на поцелуй ответила? Пила ли спиртное? Курила ли травку? Сказала ли «нет»? Достаточно ли категорично? Достаточно ли громко кричала? Достаточно ли сильно сопротивлялась? Почему сразу не сфотографировала синяки? Почему убежала с вечеринки, а не рассказала о случившемся другим гостям?

Им просто надо составить максимально полную картину, говорили они, задавая один и тот же вопрос на разные лады, чтобы проверить, не изменится ли ее версия. Это серьезное обвинение, напоминали они, как будто проблема именно в обвинении. Ей объясняли, чего делать не следовало: ждать целую неделю с заявлением, выбрасывать одежду, которая была на ней, принимать душ, пить, попадать в эту ситуацию, входить в комнату, подниматься по лестнице, вводить его в заблуждение. Если бы ее просто не существовало, ничего такого не случилось бы, почему она об этом не подумала?

Ей пятнадцать, ему семнадцать, и все же во всех обсуждениях он фигурирует как «мальчик». Она – как «молодая женщина».

Слова – дело серьезное.

Мира кричала. Звонила куда-то, скандалила. Ее просили успокоиться. Все здесь между прочим пытаются делать свою работу. Петер сидел, накрыв ладонью Маины пальцы, за столиком в комнате для допросов полицейского отделения в Хеде и не знал, ненавидит ли его дочь за то, что он не кричит, как Мира. За то, что у него нет юридического образования и он не знает, из-за чего нужно скандалить. Что он не бегает по улицам и не пытается кого-нибудь убить, кого угодно. За то, что он ничего не может сделать. Когда он убрал ладонь с ее руки, обоим стало холодно.

В глазах одного из родителей Мая видит неописуемый гнев и вечную пустоту – в глазах другого. Она поехала с мамой в больницу. Папа поехал в другую сторону, в Бьорнстад.

Однажды Маю спросят, понимала ли она, какие последствия будет иметь ее заявление и решение рассказать правду. Она кивнет. Иногда ей казалось, что она единственная понимала это. Много времени спустя, через десять лет, она подумает, что вообще-то самой большой проблемой было то, что взрослых все это потрясло куда больше, чем ее саму. Они были невиннее: в свои пятнадцать лет, с интернетом под рукой, она прекрасно знала, что мир – жестокое место для девочки. Родители представить не могли, что такое вообще может случиться, Мая же просто не думала, что такое случится именно с ней. Поэтому, возможно, падать было не так больно.

«Как мерзко это осознавать», – подумает она тогда, через десять лет, а потом станет припоминать самые странные подробности. Например, что у одного полицейского было обручальное кольцо не по размеру, оно болталось на пальце и стучало по столу. И что он ни разу не взглянул ей в глаза, а все время смотрел на ее лоб или губы.

Она вспомнит, что сидела тогда и думала про урок физики, где им рассказывали о жидкостях и холоде. Вода от холода расширяется, это надо знать, когда строишь дом в Бьорнстаде. Летом в трещины камней затекает вода, а при минусовых температурах влага превращается в лед, и камни крошатся. Таким стало ее детство, детство младшей сестры умершего старшего брата. Детство, которое было одной-единственной, бесконечной отчаянной попыткой не растекаться, не попадать в трещины своих родителей.