Фредрик Бакман - Медвежий угол

– Я бы выпил кофе, – ответил он.

Рамона хрипло хохотнула и двинулась вниз по лестнице.

– Да, так и бывает с сыновьями, чьи отцы слишком ударяли по виски: либо глушат не просыхая, либо вообще не пьют. Среднего не дано.

До восемнадцати лет Петер бывал в «Шкуре» чаще, чем за всю свою оставшуюся жизнь. Он забирал оттуда отца, а иногда приходилось заодно помогать ему в разборках с кредиторами из Хеда. С тех пор в баре ничего не изменилось. Разве что меньше пахло табачным дымом, но ведь это еще не худшее, чем может пахнуть в таком подвале. Утром там, понятное дело, было пусто, Петер никогда не приходил сюда по вечерам – не самое подходящее место для спортивного директора клуба, где играет преуспевающая команда. Пожилые посетители «Шкуры» всегда имели что сказать, а молодежь способна была не только на крепкие словечки. У некоторых жителей этого городка насилие словно разлито в крови. В молодости Петер этого не замечал, но тем острее почувствовал, когда вернулся из Канады. Молчаливую ярость парней, у которых не сложились отношения с хоккеем, школой и экономикой. В городе их прозвали Группировкой, хотя никто никогда не слышал, чтобы они так себя называли сами.

Официально клуб хоккейных болельщиков в Бьорнстаде назывался «Ursus Arctos» – «Бурый медведь» по-латыни – и состоял как из мужиков, которые зависали в «Шкуре», так и из пенсионеров, детсадовских воспитательниц и молодых родителей на трибунах. В Группировке не было членских взносов и футболок с логотипами клуба. Бьорнстад – слишком маленький город для больших тайн, но Петер знает, что даже в свои лучшие дни группировка насчитывала не больше тридцати-сорока человек, но этого хватало с лихвой, чтобы на матчи основной команды ради них вызывали дополнительное полицейское подкрепление. Приглашенные хоккеисты, чья игра могла показаться не соответствующей зарплате, внезапно возникали в кабинете Петера и изъявляли желание разорвать контракт и уехать. Журналисты из местной газеты задавали острые вопросы, а на следующее утро делались подозрительно равнодушными. Из-за группировки в Бьорнстад боялись приезжать соперники, да и спонсоры тоже. Двадцатилетние парни из «Шкуры» были наиболее консервативными в городе: им не нужен был современный Бьорнстад, потому что они знали, что сами не будут ему нужны.

Рамона протянула Петеру через барную стойку чашечку кофе и постучала по деревянной столешнице:

– Есть о чем поговорить?

Петер почесал макушку. Мамаша Мальборо всегда была самым крутым психологом в городе, хотя ее стандартные предписания чаще всего звучали примерно так: «Соберись! Бывает и похуже».

– Скорее подумать.

Петер посмотрел на стены, увешанные футболками хоккеистов, фотографиями игроков, вымпелами и шарфами болельщиков.

– Когда ты в последний раз была на матче, Рамона?

– Ни разу с тех пор, как Хольгер меня покинул. Ты же знаешь, мой мальчик.

Петер повертел в руках чашку. Потянулся за кошельком. Рамона замахала руками, но он положил деньги на стойку.

– Если не хочешь брать плату за кофе, положи это в фонд.

Рамона одобрительно кивнула и убрала деньги. Фондом называлась заначка, которая хранилась у нее в спальне и извлекалась, когда очередного «мальчика» увольняли с фабрики и он не мог расплатиться по счетам.

– Один из твоих бывших товарищей по звену сейчас очень в этом нуждается. Роберта Хольтса сократили. Он теперь сюда зачастил.

– Ну и ну, – пробормотал Петер, не зная, что на это сказать.

Он ведь хотел позвонить Роббану еще из Канады, и когда вернулся, тоже хотел. Вот только «хотел» не считается. Двадцать лет – слишком много, и Петер не знал, с чего начать разговор. Извиниться? За что? И как? Петер снова обвел взглядом стены.

– Ох уж этот хоккей. Ты никогда не задумывалась, какой это странный вид спорта? Правила, арена… кто это только придумал?

– Может, кто-то хотел занять подвыпивших вооруженных людей чем-то менее опасным? – выдвинула свою версию Рамона.

– Понимаешь… этот страх… может, это звучит глупо, но ты никогда не задумывалась о том, что мы принимаем хоккей слишком близко к сердцу? Мы слишком давим на юниоров. Они ведь еще… совсем дети.

Рамона плеснула себе виски. Завтрак должен быть плотным.

– Смотря чего мы хотим от этих детей. И чего они сами хотят от хоккея.

Петер сжал чашку в ладони.

– А мы-то чего хотим? Что нам дает спорт? Мы тратим на него всю свою жизнь, и на что мы можем надеяться в лучшем случае? Пара мгновений… пара побед, пара секунд, когда мы почувствуем себя чуть больше, чем мы есть, пара эпизодов, когда мы воображаем, что мы… бессмертны. Ведь это ложь. Ведь это совершенно неважно.