Фредрик Бакман - Медвежий угол

Ана сидела одна в классе, где все говорили только о Мае и Кевине. Мая сидела одна в другом классе, где вообще никто не разговаривал. Она видела, как одноклассники перекидываются записками, видела, как они тайком возят пальцем по телефону под партой.

Такой Мая останется для них навсегда: в лучшем случае девчонкой, которую изнасиловали, в худшем – девчонкой, которая солгала. Они никогда не позволят ей стать кем-то другим. Везде, где бы она ни появилась, – в любом помещении, на любой улице, в продуктовом магазине и в ледовом дворце – на нее будут смотреть как на взрывное устройство. К ней не посмеют прикоснуться даже те, кто ей поверил, в страхе, что их заденет осколками при взрыве. Они будут шарахаться, замолкать, отворачиваться. Мечтать, чтобы она просто исчезла, чтобы ее вовсе здесь не было. Не потому, что ее ненавидят, ведь ненавидели далеко не все: не все писали «шлюха» на ее шкафчике, не все оказались способны на изнасилование, не все были плохие. Но все молчали. Потому что так проще.

Она поднялась среди урока и покинула класс. Даже учитель не возражал. Пересекла пустой коридор, зашла в туалет, встала перед зеркалом и со всей силы ударила кулаком по стеклу. Зеркало треснуло, болевой импульс достиг мозга только через несколько секунд, она заметила кровь прежде, чем почувствовала боль.

Беньи видел, как она вошла в туалет. До последнего пытался убедить себя пойти в другую сторону. Смолчать. Не вмешиваться. Но тут раздался удар, за ним треск и звон осколков, падающих в фаянсовую раковину. Беньи разбил слишком много зеркал, чтобы не узнать эти звуки.

Он постучал. Она не открыла.

– Я могу вышибить ее, а можешь открыть сама, тебе решать.

Она стояла, обмотав руку туалетной бумагой. Бумага медленно пропитывалась красным. Беньи закрыл за собой дверь, кивнул на зеркало:

– Плохая примета.

Мае наверно следовало бы испугаться, но у нее не было на это сил. Она даже ненависти не испытывала. Она вообще ничего не чувствовала.

– Похоже, мне терять нечего.

Беньи засунул руки в карманы. Они стояли молча – жертва и лучший друг. Шлюха и брат. Мая откашлялась, чтобы подавить рыдание, и сказала:

– Мне плевать, что ты хочешь. Я понимаю, что ты меня ненавидишь. Ты думаешь, я наврала и подставила твоего лучшего друга. Но ты ошибаешься. Ты чудовищно ошибаешься.

Беньи вынул руки из карманов, осторожно взял несколько осколков из раковины и кинул в мусорное ведро.

– Это ты ошибаешься.

– Иди в жопу, – прошипела Мая и направилась к двери; Беньи отскочил, чтобы ей не пришлось с ним соприкоснуться. Лишь спустя очень много времени она поймет, сколько уважения было в этом жесте.

Беньи говорил тихо – она сперва подумала, что ей послышалось:

– Это ты ошибаешься, Мая. Зря ты считаешь, что он все еще мой лучший друг.

До следующего урока у Жанетт оставалось полчаса, и, пока в коридоре было пусто, она решила забежать в туалет смыть с пальцев запах табака. Но замерла на месте при виде Маи, заплаканной, с окровавленными руками, как будто она что-то разбила. Не замечая учительницы, девочка бросилась к выходу.

В следующий миг туалет наполнил грохот: раковина сорвалась с кронштейнов и рухнула на пол, унитаз разлетелся вдребезги, мусорное ведро отправилось прямо в окно. В коридор высыпали взрослые и дети, но к тому времени внутри туалета все уже было методично уничтожено. Усилиями директора, завхоза и учителя физкультуры Беньи схватили и вывели из туалета.

Впоследствии в школе объяснят, что «у ученика с длинной и хорошо задокументированной историей агрессивного поведения просто случился нервный срыв». Скажут, оно и понятно, «учитывая его отношения с одноклассником, обвиненным в… ну… сами знаете».

Жанетт глядела на разгром, встретилась взглядом с Беньи, смотрела, как его уводят. Мальчик расколошматил сортир и не моргнув глазом принял наказание – отстранение от занятий и обязательство компенсировать ущерб, – лишь бы никто не узнал, что это Мая разбила зеркало. Она пролила достаточно крови, решил он. Из взрослых об этом знала только Жанетт, но она никому ничего не скажет. Она умеет хранить тайны.

Жанетт снова поднялась на крышу. И выкурила целую пачку.

Мира сидела у себя в кабинете, с головой зарывшись в выписки из дел о сексуальных преступлениях, она постоянно консультировалась с коллегами, она готовилась к войне. Гнев, горе, бессилие, жажда мести, ненависть, тревога, ужас – она чувствовала все сразу. Но услышав вибрацию телефона и увидев на экране имя дочери, сразу обо всем забыла. Три слова. «Можешь приехать домой?» Еще никогда ни одна мать не мчалась быстрее по этой глуши.