Дафна Дю Морье - Богема [litres]

Полли бросила на Марию критический взгляд: ее поведение представляло собой странную смесь заботы и неодобрения. Дети молча стояли рядом с ней.

– Мамочке надо было пойти с нами на прогулку, ведь правда? Тогда бы ее лондонский вид как рукой сняло. Но ничего. Мамочка скушает большой кусок вкусного торта. Пойдемте, дети.

Она кивнула, улыбнулась и вернулась в столовую.

– Не хочу никакого торта, – прошептала Мария. – Если он такой же, как в прошлый раз, меня стошнит. Я его терпеть не могу.

– Можно мне съесть твой кусок? Я никому не скажу, – попросил мальчик.

– Да, – ответила Мария.

Дети выбежали из комнаты.

Найэл вместе с Селией пошел в столовую, и они принесли чайный поднос с напитками, после чего закрыли дверь в гостиную, отгородившись от застольного шума, такого привычного и по-домашнему уютного.

Найэл выключил свет, и нас снова окутала успокоительная темнота. Мы остались одни, никто не нарушал окружавшей нас тишины и покоя.

– У нас было иначе, – сказал Найэл. – Все ярко, чисто, выхолощено и банально. Пластмассовые игрушки. Вещи, которые приходят и уходят.

– Возможно, и так, – сказала Мария, – а может быть, мы просто не помним.

– Я отлично помню, – сказал Найэл, – я все помню. В том-то и беда. Я помню слишком многое.

Мария налила в чай ложку коньяка, себе и Найэлу.

– Я не выношу классную комнату, – сказала она. – Поэтому никогда туда не захожу. Такая же тюрьма, окна как в этой гостиной.

– Напрасно ты так говоришь, – сказала Селия. – Это лучшая комната в доме. Выходит на юг. Очень солнечная.

– Я не это имею в виду, – сказала Мария. – Она слишком самоуверенна, довольна собой. Так и слышишь, как она говорит: «Разве я не прекрасная комната, дети? Входите же, играйте, веселитесь». И бедные малыши с огромными кусками пластилина в руках усаживаются на сверкающий голубой линолеум. Труда никогда не давала нам пластилин.

– Он был нам просто не нужен, – сказала Селия. – Мы постоянно наряжались.

– Если бы дети захотели, они могли бы наряжаться в мои платья, – сказала Мария.

– У тебя нет шляп, – сказал Найэл, – а без шляп наряжаться неинтересно. Десятки шляп свалены на шкафу, но, чтобы их достать, надо забраться на стул. – Он налил себе в чай еще ложку коньяка.

– У Мамы была малиновая бархатная накидка, – сказана Селия. – Я как сейчас ее вижу. Она стягивалась на шнур в бедрах, думаю, ты назвала бы ее оберткой, и заканчивалась широкой меховой оторочкой. Когда я ее надевала, она волочилась по полу.

– Ты воображала себя феей Морганой, – сказала Мария. – С твоей стороны было очень глупо надевать малиновую накидку, изображая фею Моргану. Я тебе говорила, что это неправильно. Но ты заупрямилась и ничего не хотела слушать. Потом пустилась в слезы. Я даже слегка тебя стукнула.

– Ты стукнула ее вовсе не за это, – сказал Найэл. – Тебе самой хотелось взять красную накидку и изображать Джиневру. Разве ты не помнишь, что на полу рядом с нами лежала книга с иллюстрациями Дюлака? На Джиневре был длинный красный плащ, и на него спадали золотые косы. А я надел свою серую куртку задом наперед, чтобы быть Ланселотом, да еще натянул на руки Папины серые носки – это была кольчуга.

– Кровать была очень большая, – сказала Мария. – Просто огромная. Самая большая кровать, какую я видела.

– О чем вы говорите? – спросила Селия.

– О Маминой кровати, – ответила Мария, – в комнате, где мы наряжались. Это было в меблированных комнатах в Париже. Там еще висели картины с изображениями китайцев. Я всегда искала такую же большую кровать, но так и не нашла. Как странно.

– Интересно, почему ты вдруг о ней вспомнила? – спросила Селия.

– Не знаю, – ответила Мария. – Это не боковая дверь сейчас хлопнула? Может быть, Чарльз вернулся.

Мы прислушались. И ничего не услышали.

– Да, это была большая кровать, – сказала Селия. – Один раз я в ней спала, когда прищемила палец в лифте. Я спала посередине, между Папой и Мамой.

– Правда? – с любопытством спросила Мария. – Как это на тебя похоже. Тебе не было неловко?

– Нет. А почему мне должно было быть неловко? Было тепло и приятно. Ты забываешь, что для меня это было очень просто. Ведь я принадлежала им обоим.

Найэл со стуком поставил чашку на поднос.

– И надо же сказать такую чушь. – Он встал и закурил еще одну сигарету.

– Но так оно и есть, – сказала удивленная Селия. – Как ты глуп.

Мария медленно пила чай. Она держала чашку обеими руками.

– Интересно, одинаково ли мы их себе представляем, – задумчиво проговорила она. – Я имею в виду Папу и Маму. Прошлое, и как мы были детьми, как росли, все, что делали?