Константин Тренёв - «Здесь жил Антон Чехов»

Поблагодарив за удовольствие, я пытаюсь продолжать прерванный разговор о Франце и Луизе. Господин Эргардт в ответ пытается обратить мое внимание на то, что благородный господин, который на фотографии сидит через одного, рядом с ним, — это и есть именно Карл Шредер, лучший и честнейший на курорте кондитер.

Но я опять возвращаюсь к Францу Шредеру. Фрау Эргардт, подняв глаза к небу, шепчет:

— Это крест наш, но бог вознаградит нас за наше непрерывное терпение.

И как раз в этот момент терпение фрау Эргардт прерывается: еще не сошедший со щек румянец радости вдруг собирается в красные пятна — на щеках, на лбу, на носу; в глазах, только что светившихся умилением, забегали злые огоньки. Задыхаясь, шепчет:

— Ничего, ничего, нам бог уже дает: выдаем Гретхен за прекрасного человека; а вот они теперь пусть попробуют удержать своего жениха на веревочке.

— Разве у их дочери есть жених?

— Был. Пока не вернулся каторжный отец. В дом хотели парня взять. А теперь, конечно, кто же в каторжную семью посмеет войти? Родной сын и тот уже уехал! Так чужой войдет?

— Э, пусть войдет, — разрешил господин Эргардт.

— Пусть, пусть, только к честным людям из этого гнезда ему уж не показываться… Ну, да уж он понял: две недели не заходит, даже вечером… Мы, конечно, на них не обращаем никакого внимания, а уж она, девка, ночью стоит, стоит у ворот, и пройдется, и за угол выглянет, вот так!

Фрау Эргардт, колыхая от смеха круглое туловище на коротеньких ногах, очень похоже представила не раз виденную мной у ворот застывшую скорбную фигуру высокой, тонкой девушки, напрасно поджидающей отказавшегося жениха.

— Э, у нас ей не выйти замуж, — махнул рукой господин Эргардт. — Сын уехал, ей туда же дорога…

— Неправда. Пусть сначала убийца и каторжник уезжает… Видишь, как расхозяйничался.

Убийца и каторжник действительно в этот момент расхозяйничался: вся семья суетилась, таскала сено, вещи, убирала с нижней части двора все, что можно убрать.

И вдруг хлынул горный ливень с грозой. Кругом потемнело, серую мглу то и дело прорезывали молнии. Скоро по крутому спуску улицы мчался бурный поток. Шум его слился с шумом дождя, с каждой минутой он рос и уже ревел и с пеной прыгнул с мостовой на тротуары, ворвался в некоторые низко лежащие дворы. Плыли доски, дрова. Франц, засучив брюки выше колен, прыгал в поток, отымая захваченные им вещи, и бросал во двор семье, устроившей конвейер.

Вдруг из-за угла вынесло старика без шапки, с растрепанными белыми волосами, ухватившегося за ручную тележку. Водоворотом у закругленной стенки тележку опрокинуло, старика сбило с ног, завертело и потащило вниз. Фрау заахала, закрыла глаза.

— Э! — крякнул господин Эргардт, подойдя к перилам.

Франц по пояс в воде бросился наперерез старику, схватил его в охапку и, спотыкаясь, выбрался на крутой, еще не захваченный потоком склон улицы. Тележку помчало дальше.

— Э, старик такой же ни к чему не годный человек. Лентяй и пьяница.

Ливень и поток умчался так же быстро, как и налетел. Выпуклая середина мостовой обнажилась и засверкала на солнце свежевымытым асфальтовым зеркалом. По бокам весело убегали ручьи. Господин Эргардт велел подать себе лопату и заботливо помогал стекать со двора последним задержавшимся лужицам.

Поперечный вышел на балкон и спросил:

— Это вы, господин Эргардт, в порядке пожарной дисциплины работаете или как принцип?

Господин Эргардт поднял голову и объяснил:

— Пожарная дружина есть для борьбы с огнем, вода же — совсем не огонь.

— Значит, как принцип, — решил Поперечный.

Я уезжал с рассветом и накануне вечером зашел к фрау Эргардт рассчитаться.

— Как жаль, как жаль, — грустно улыбалась она сквозь слезы, взыскав с меня за недожитые до месяца пять дней. — Вы у нас были как родной. Я и господин Эргардт так любим русских, вы все такие, как сам господин Чехов. Мы так его почитаем… Вот и господин Поперечный тоже именно, как господин Чехов, — говорила она, провожая меня по коридору до моей комнаты. В ее голосе была теплая, искренняя грусть; захотелось на прощанье сказать ей тоже что-нибудь теплое, показать себя душевно близким этой женщине.

— Точно так же и мне, дорогая фрау Эргардт, очень грустно, и, если б не это досадное обстоятельство, поверьте, я не так скоро уехал бы из вашего во всех отношениях прекрасного пансиона.

Фрау Эргардт любопытно выставила из круглых плечей маленькую головку:

— Какое же обстоятельство случилось с вами?