Сергей Антонов - Трудный день

В ранний субботний вечер Ленин — в шапке-ушанке и в пальто с каракулевым воротником шалью, сегодня впервые надетом по настоянию Надежды Константиновны, — вышел из подъезда Совнаркома.

Прежде чем сесть в дожидавшийся его автомобиль, Владимир Ильич минуту постоял, вслушиваясь.

Беспокойный, порывистый ветер, который дул, казалось, то в одну сторону, то в другую, порою до неприятной резкости усиливал звон колоколов московских церквей.

— Праздник? — спросил Ленин у шофера Гиля.

— Не знаю, Владимир Ильич. Наверное, обычная субботняя вечерня.

— Да, да, — сказал Ленин.

Машина не трогалась. Степан Казимирович взглянул на Ленина, и тот сказал:

— Пожалуйста, к Кржижановскому.

И устало закрыл глаза. Тысячи забот…

Не хватило бы сил и на десятую долю той работы, которая пала на его плечи, если бы не сознание, что дело, несмотря ни на что, все-таки идет. И среди множества дел — особое: свет над Россией.

Ведь всего три года назад, в поздний час, когда народ в Смольном схлынул, суета понемногу улеглась, совещания и заседания прошли, явился Александр Васильевич Винтер. Не военный, не продснабовец по неотложному делу — ученый. А был всего лишь декабрь семнадцатого. Но именно тогда-то и было произнесено это слово — Шатура…

И вот сейчас сотни людей на берегу Черного озера, по камешку, по бревнышку построив Шатуру-временную, готовятся к Шатуре-большой, совсем неподалеку от Владимирки, того самого тракта, по которому прошли в Сибирь — на каторгу и в ссылку — поколения русских революционеров и близких им по духу людей… Если бы они могли увидеть, узнать, что строят здесь русские мужики и рабочие, что даст электрификация России, ради будущего которой прозвенели они здесь кандалами, оставив истории такую высоту помыслов, такое благородство, такую самоотверженность! Они могут спать спокойно в могилах известных и безвестных, в рвах за стенами городских кладбищ и старых крепостей… Все они хотели видеть Россию преображенной: Радищев, декабристы, Герцен, Степан Халтурин и Софья Перовская, его отец и его любимый брат, сотни революционеров…

Теперь она и может стать могучей и преображенной, только нужно каждый день думать о хлебе для строителей, котлах Шатуры, в которых почему-то торф горел еще плохо, о бараках для рабочих, о пропаганде идей ГОЭЛРО…

Ленин открыл глаза.

По улицам столицы, темным и неуютным, спешили плохо одетые люди. В сумраке Ленин видел на ногах прохожих то валенки с большими заплатами, то старые, сношенные сапоги, перевязанные бечевкой, то лапти. И лапти-то сплетены, наверное, без пеньки, не то, что в прошлые времена.

Большинство магазинов закрыто: одни витрины заколочены, другие разбиты.

В окнах домов — мерцание коптилок. Да и то не во всех…

Машина обращала на себя внимание: не так их было много. Люди провожали автомобиль взглядами, оборачивались. Мало кто узнавал Ленина: одни вовсе не знали его в лицо, другие не могли рассмотреть в сумраке.

На стенах пестрели плакаты и лозунги. Болтались обрывки бумаги, выгоревшие на солнце, вымытые дождями.

Многие прохожие несли узелки и свертки. Одни подавались с ними из замерзающего, голодного города, другие надеялись совершить товарообмен, меняя самое необходимое на самое необходимое: одежду и обувь — на еду. Быть может, кто-нибудь нес серебро и золото, редкие произведения искусства: спекуляция, как ни боролись с ней, все еще процветала. Несли еще в этих свертках скудные пайки.

Ленин смотрел неотрывно.

Некоторые деревянные дома разбирали на топливо. Попался на пути полуразрушенный… В сторонке копошились люди, звенела пила, кто-то ухал, ударяя топором по чурбаку… Попался и такой дом, от которого осталась одна печь, как будто после пожара.

Промелькнул несуразный, не то из гипса, не то из глины, а потому полуразрушенный дождями памятник. На стержне, в полутора-двух аршинах от земли, был укреплен шар, на шаре высилось что-то, отдаленно напоминавшее фигуру человека с широко расставленными ногами или треугольник, обращенный острым углом вверх.

Гиль стал сворачивать, но Ленин попросил:

— Пожалуйста, прямо…

Степан Казимирович выровнял машину, стараясь понять, почему Ленин изменил маршрут и куда они сейчас едут.

Потянулись многочисленные заводские корпуса. На их воротах не было видно, как случалось иногда в восемнадцатом году, белых флагов — знаков протеста, отказа от работы. Но некоторые трубы все еще не дымили, казались ненужными. У ворот какого-то маленького заводика или депо стояли и валялись трамвайные вагоны.