Юрий Аракчеев - Пирамида

Это было 10 сентября 1975 года.

Среднего роста, полноватый, с довольно пышной седой шевелюрой человек, пристально и значительно глядящий своими темными глазами из-под густых черных бровей, любезно усадил меня на диван в своем маленьком редакционном кабинете и минут через пять после начала нашего разговора предложил мне заняться «интереснейшим делом», которое он приберег якобы специально для меня.

— Редкое дело, Юра, — сказал он, очень быстро перейдя со мной на «ты» и по имени. — Я давно его берегу для честного человека. Если согласишься, не пожалеешь.

— А о чем, в двух словах? — спросил я, настроенный почему-то скептически.

— В двух словах не расскажешь. Но коротко суть в том, что человека невинного приговорили к смертной казни, а потом реабилитировали. Дело длинное, длилось оно что-то года четыре, было четыре процесса…

Честно говоря, меня не привлекла, а скорее насторожила некоторая сенсационность этого дела. В такого рода происшествиях вступает в силу нечто неуправляемое. Мне всегда интереснее то, что зависит от самого человека. Что незаметно со стороны, но в чем с наибольшей полнотой проявляется характер и суть человеческой личности. Большие события всегда предопределены малыми, подчас незаметными, но гораздо более значительными на самом деле. Письмо отца Черешнева как раз и говорило — кричало! — об этом. Подростки могли и не убить его сына, но жизнь в сибирском поселке не была бы от этого менее страшной. Убийство Черешнева-младшего — лишь одно из проявлений, одно из следствий глубинных процессов.

Поэтому я и попытался выяснить у Румера, насколько происшедшее в Туркмении типично для нашего времени, как в тех событиях проявились люди.

Он сказал:

— Самое главное в этом деле не трагизм сам по себе. Оно настоящих героев нашего времени высветило. Один следователь чего стоит! После оглашения приговора он приехал в Москву добиваться его отмены. Причем за свой счет. Адвокат тоже самоотверженный… Займись, не пожалеешь. Люди — вот что здесь главное.

Уже вечером я позвонил ему домой и сказал, что берусь.

— Приходи завтра в редакцию, дам материалы, — сказал Румер с явным удовлетворением. — И телефоны. Созвонишься с адвокатом, с корреспондентами, которые были на процессах. Потом поедешь в Туркмению. Я рад, что ты согласился.

Так началось мое знакомство с «Делом Клименкина», предопределившее целый период моей жизни, приведшее к написанию повести, которая составила первую часть сего труда — «Высшую меру». Разумеется, я еще не предполагал тогда, какова будет ее судьба, но было обещано Румером, что «Литературная газета» скорее всего будет печатать повесть с продолжениями, как она не раз печатала уже материалы известнейших наших очеркистов.

И первый же герой будущей повести — адвокат Беднорц — мне очень понравился. Видный, красивый, он был похож, пожалуй, на киноактера, играющего положительные роли. Но понравился он мне не только своей внешностью. Всего часа за два он сжато и толково пересказал всю длиннейшую историю, от начала и до конца.

Да, встреча с первым же героем «Дела Клименкина» подтвердила, что в плане «человеческого интереса» Румер был прав. Разговор с Беднорцем напомнил книгу, которая еще в юности сильно подействовала на меня. Эта книга — «Речи знаменитых французских адвокатов» — убедительно доказывала, что в жизни царствует, увы, не столько логика, сколько эмоции, а в суде это проявляется с особой наглядностью… «Речи известных русских адвокатов» я тогда еще не читал, но слышал, конечно, о знаменитом выступлении Ф. Н. Плевако, когда он речью, которая длилась меньше минуты, добился оправдательного приговора священнику, убившему свою жену.

Из того, что рассказал Беднорц, следовало: полной ясности в деле нет, и даже его собственная версия остается лишь версией, гипотезой, потому что доказать ее теперь с абсолютной достоверностью невозможно. Времени прошло слишком много, убедительных доказательств скорее всего не собрать, и если что действительно существует, так это факт нападения на старую женщину и нанесения ей нескольких смертельных ножевых ран.

Что есть истина? Как часто истина кажется абсолютно ясной и недвусмысленной в том именно случае, когда мы внимательно выслушиваем только одну из соперничающих сторон. Как легко судить, если, не мудрствуя лукаво, не вдаваясь в подробности и детали, мы целиком и полностью отдаемся быстро сложившемуся первому впечатлению и отметаем небрежно все, что не отвечает ему, что так или иначе ему противоречит и портит ясную, четкую картину.