Юрий Аракчеев - Пирамида

А 25-го утром Алла, жена Виктора, в панике: Кирюшин трезвый сбежал! Юрий Тихонов приехал за ним на мотоцикле, а тот выскочил из коляски… В суд пришел опять слегка «поддавши»… Допросили. Он опять говорит, что денег Каспарову не давал. Понимаете, он только в пьяном виде и мог правдивые показания давать. В трезвом — боялся.

Быстро допросили остальных. Что касается показаний Кирюшина, то в случае изменения показаний свидетеля суд вправе повернуть и так, и так. А показания его на суде давались к тому же в нетрезвом состоянии.

Прокурор в своей речи попросил для Каспарова восемь лет.

Я же в своем выступлении говорил о Кирюшине, о том, что он алкоголик, что в прошлом судим, почему же суд верит его показаниям, а не показаниям Каспарова, который ведь и несудим в прошлом и никакой не алкоголик? Какие есть основания верить Кирюшину в том, что он не имел корыстной заинтересованности? Мера наказания, которую просит прокурор, как раз и свидетельствует о предвзятости прокуратуры в отношении Каспарова, это явно связано с тем, какую роль играл Каспаров в печально известном «Деле Клименкина».

Тут прокурор в реплике: «Никто о «Деле Клименко» в Мары не слышал, все адвокатом придумано. Защита придумала это, чтобы объяснить свою оправдательскую позицию». Вот так.

Тогда я ему отвечаю: «Товарищ прокурор говорит, что о «Деле Клименкина» никто здесь не слышал. Хорошо. Но чем объяснить, что вы требуете 8 лет? Мне неизвестны случаи, когда за взятку в 200 рублей кто-то был осужден на восемь лет. Именно мера наказания, которую вы требуете, говорит о том, что с этим человеком сводятся счеты».

На этом день был закончен.

Интересно, что незадолго до этого процесса я участвовал в деле, где судили ревизора за взятку тоже в 200 рублей. Взятка там была доказана, и обвиняемый ее признал. Причем там было прямое сокрытие должностного преступления за эту взятку — растрата многих тысяч рублей. Деяние общественно опасное, безусловно. И что же? Приговор — два года исправительно-трудовых работ по месту работы, то есть просто вычитали проценты из зарплаты. Но это было в Белоруссии, и там не нашлось никаких подспудных мотивов…

Процесс, на котором я должен был выступать 26-го в Ашхабаде, перенесли, и я смог быть у Каспарова, хотя сделать уже ничего не мог. Единственное, что я ему еще посоветовал: в «последнем слове» скажи коротко, что невиновен, что денег не брал, что признаешь себя виновным в подлоге, потому что незаконно приписал в ведомость фамилию Ахмедова из товарищеских побуждений, вот и все. Он же опять вел себя как ненормальный, ей-богу. Хотел кричать о «презумпции», о Сакко и Ванцетти вспоминал. Как на международном процессе. Я видел, что с ним происходит — ну просто окончательно вырубился, — и буквально внушал ему: успокойся и скажи три фразы, только три фразы: «Денег не брал никаких и не требовал. Во взятке невиновен. Прошу судить меня за подлог». Ей-богу, боялся, что он речугу на три часа закатит, еще и о военных преступниках вспомнит — к тому шло. Ведь ясно же, что все у них давно решено, резкими словами можно только их разозлить. А если есть надежда, то лишь на будущее, на нас с вами.

Слава богу, говорил он не так уж и долго — минут десять, — о Сакко и Ванцетти ни слова, хотя «презумпцию», конечно, упомянул.

Один из заседателей в перерыве подошел ко мне и сказал: «Я не считаю, что Каспаров брал взятку, и приговор не подпишу».

Суд удалился на совещание. В совещательной комнате сидели целый день, вероятно, возникла склока… Приговор вы знаете. Заседатель его все-таки подписал. Уговорили.

Ну, короче говоря, методы те же. Даже до мелочей. Смешно получилось с адвокатом Ахмедова — шофер ведь тоже по делу о взятке шел, вместе с Виктором. Сидел-сидел адвокат, молчал-молчал, а потом вдруг встал и ушел ни с того ни с сего. Надоело сидеть, скучно стало, вот и ушел. И никому ничего не сказал. Судье пришлось самому ехать в коллегию и брать другого, первого попавшегося. Тот, конечно, ни словом, ни духом дела не знал. Сидел на суде в шляпе. Судья велел шляпу снять. Адвокат ему: «Голова болит, шляпу снимать не будем». Так и просидел три дня в шляпе и молча. Ни слова больше за три дня не сказал — только о шляпе.

Итак, все то же. Те же приемы, тот же стиль. Мстительное, тупое упрямство, постоянное и унылое давление зла. Равнодушное, словно механическое. Не реагирующее ни на какие разумные доводы. Потому и сломался Каспаров.

Такие люди, как он, упорно, уверенно и порой даже весьма умело защищают других. Но не себя. Себя — упорно, уверенно и умело — защищают другие: те, для кого нет общей правды, а лишь своя. Они не брезгуют никакими методами, они последовательны.