Арчибальд Кронин - Три любви

С ее губ готовы были сорваться горькие слова опровержения, но она сдержалась. Вот что он сказал, вот как он ответил на ее предложение, вот как истолковал ее честность, искренность, силу ее любви к нему – и это после всего того, что было между ними, после этой нерасторжимой близости, которую невозможно забыть или сбросить со счетов! Она порывисто отвернулась, сердясь в душе, чувствуя, как ее унижение смешивается с сильным желанием. Она знала, что права, и собиралась отстаивать свою правоту. У нее есть единственный путь: подчинить себе Фрэнка – если предоставить его самому себе, он попадет в беду. Его реакция лишь подтверждала ее убежденность в том, что она действовала ради его блага.

– Я ухожу, – сказала Люси слегка дрожащим голосом. – Я знаю, ты все обдумаешь и изменишь свое мнение.

Быстро поднявшись, она повернулась на каблуках. Выходя из комнаты, она представила себе, как он будет благодарить ее за все, что она сделала, и признает, что она страдала наравне с ним.

Она пошла в гостиную и села у окна, с влажными глазами и сжатыми губами предвосхищая тот час, когда будет оправдана. Ее мысли все ускоряли бег, и вдруг в каком-то детском унынии она вообразила, как выполняет унизительную тяжелую работу, стоя на коленях и оттирая какую-то грязь, – приносит себя в жертву ради Фрэнка, ради его блага, а он, прежде не замечавший ее, просит прощения, но, возможно, уже слишком поздно.

Долго она сидела неподвижно у темного окна, потом ее странное оцепенение нарушил хлопок двери. Она вздрогнула и, повернувшись, поспешила в прихожую. Фрэнк ушел из дома! Его неожиданный уход перепугал ее, подействовал как удар. Муж никогда не покидал дом по вечерам, предпочитая праздно сидеть у камина, и то, что он нарушил эту привычку, привело Люси в ужасное беспокойство. Наморщив лоб, она вошла в столовую и села на стул, с которого он только что встал.

Теперь она была совершенно убеждена, что ее подозрения оправданны: то, как он воспринял отъезд Анны, было последним звеном в цепи улик. Из глубины ее души вырвался тяжелый вздох. Какой сокрушительный удар! И все же она примет его, потому что любит Фрэнка.

Но с какой прозорливостью она распознала эту ситуацию, с какой дальновидностью действовала! Та ли она женщина, которая опустит руки, засядет дома и будет терпеть у себя под носом рецидив былой, постыдной и безумной страсти? Та ли она женщина, которая будет безвольно ждать, пока эта бессмысленная склонность исчерпает себя, чтобы сказать: «Вернись, Фрэнк. Все будет как всегда». Нет! Тысячу раз нет. Это не брак. Она отстояла свои права, и она рада. Обладание? Важно не обладание, а любовь, ее любовь к мужу. В глазах Люси светилась переполнявшая ее нежность, она сидела и ждала – ждала его возвращения.

Он хлопнул дверью – этот неожиданный звук наверняка подействовал жене на нервы. Затем Мур спустился по ступеням и зашагал по дороге. Он хмурился, лицо его все еще горело от негодования, а губы кривила горькая ухмылка.

Нахлобучив на лоб шляпу, он резко свернул в сторону набережной, совершенно пустынной в это время, и, засунув руки в карманы и ссутулившись, зашагал вдоль променада. Туман немного рассеялся и колыхался над головой, как живое руно. Надвигалась ночь, довольно теплая, душная, гнетущая. Фрэнк спрашивал себя, куда он идет. Рассерженный до беспамятства, он не знал ответа, впрочем, ему это было безразлично. Он, однако, понимал, что против воли находится здесь в этот поздний час, когда мог бы уютно сидеть у камина. Это жена, неистово желая удержать мужа при себе, вынудила его уйти. Он оказался в какой-то парадоксальной ситуации.

Подумать только, что сегодня Люси фактически заставила Анну покинуть его дом. Просто чудовищно. Выгнать Анну, его кузину, которая пять лет назад попала в беду и которой надо было, по справедливости, помочь забыть о тех неприятностях! Фрэнк ничего об этом не знал – где и когда это случилось, кем был тот мужчина, – да и знать не хотел. Его это никак не касалось. Он и не вспоминал про Анну, но теперь, с легкой руки Люси, начал питать к своей кузине искреннюю и все возрастающую симпатию – вернее, просто человеческое сочувствие. Не то чтобы Анна в нем нуждалась – она была той еще чертовкой и сумасбродкой, и ее крайняя дерзость приводила в восторг такого слабовольного мужчину, как Фрэнк. Однако в Анне, помимо дерзости, было что-то еще. Какая-то взбалмошность, по его мнению. Кузина принимала жизнь такой, какая она есть, и любила посмеяться, если подворачивался повод для веселья. И хотя именно по этой причине Фрэнк возражал против ее приезда, теперь, как это ни странно, у них не было разногласий на этот счет.