Арчибальд Кронин - Три любви

– Так, значит, вот оно как? – запинаясь, произнес он. – Что ж… теперь мы знаем, как у нас обстоят дела.

Он поднялся и, стараясь не уронить собственного достоинства, направился в гостиную, громко захлопнув за собой дверь.

Люси пошла было следом, с блестящими от слез глазами, тяжело дыша, как от долгого бега. Вдруг в передней раздался шум – впопыхах она оставила входную дверь открытой, и к ним в квартиру ворвалась миссис Финч.

– Мне показалось… показалось, я что-то слышала! – вскричала Бесси, округлив и без того большие глаза. После разоблачения ее собственного несчастья она, похоже, так и высматривала, у кого еще случилась беда. – Вы упали?

– Да… я наткнулась… – словно в трансе, пробормотала Люси, глядя на Бесси. Попыталась пояснить, но вышло фальшиво. – На стол.

– Вам нездоровится? – с запинкой спросила Бесси. – Принести вам что-нибудь?

– Сейчас все в порядке. – Люси с трудом произносила слова, опираясь о стол рукой.

Миссис Финч нагнулась и подняла упавшую посуду – разбилась одна чашка и одна тарелка. Потом, повернув к Люси раскрасневшееся лицо, женщина неуверенно предложила:

– Могу принести вам капельку спиртного.

– Нет! – отмахнулась Люси. – Оставьте меня. Хочу побыть одна.

– Однако… – начала Бесси, но что-то в поведении Люси остановило ее.

Миссис Финч вышла со смущенным выражением на круглом красном лице и с виноватым видом закрыла за собой дверь.

После ухода соседки Люси села. Она испытывала странную слабость, и ее лежащая на колене рука чуть дрожала. Посидев минут пять, Люси поднялась и выпила холодной воды. Постепенно на щеках ее вновь появился румянец. Она начала накрывать на стол, расправила скатерть, выбросила в мусорное ведро осколки посуды и, наконец сделав над собой усилие, успокоилась. Потом подошла к комнате сына и решительно постучала.

– Питер, – позвала она тихим сдержанным голосом, – чай готов.

Она не стала ждать его ответа, а сразу вернулась в кухню, куда он явился после нескольких тревожных мгновений. Вошел медленно, засунув руки в карманы и оттопырив нижнюю губу, уселся за стол. Лицо его выражало гнетущее разочарование и обиду. Мать неторопливо подала ему чашку твердой рукой. Он в молчании принялся за чай.

– Съешь тост, – отчетливо произнесла она, пододвигая к нему тарелку.

Молчание затянулось.

– Спасибо, мама, – в конце концов сказал он, с усилием жуя горячий, намазанный маслом тост, словно он был деревянный.

Люси охватило глубокое волнение, и вместе с тем она ощутила облегчение – под маской внешнего спокойствия клокотал вулкан. Она с сочувствием посмотрела на его склоненную голову. Да, она вспылила. Она не собиралась вот так подавлять его, победа стала для нее мучением. Но это все для его же блага. Только для его блага и, возможно, для ее. Да – для их окончательного совместного блага.

Она чувствовала, что отношения у них наладились, и, пытаясь некоторым образом упрочить свою позицию, изо всех сил старалась доказать свою значимость для сына. Теперь он готовился к выпускному экзамену по специальности, а она на собственный лад настраивалась на мощный финальный рывок. Это было трудно. Тем летом экономическая ситуация неуклонно ухудшалась. В последнее время выросли цены на продукты, однако жалованье Люси не увеличилось. Повышение цен было небольшим – как говаривала мисс Твиди, полпенни там, полпенни здесь, – однако для Люси эти жалкие полпенни стали символом существования, за который нужно бороться, который следует охранять с мучительным напряжением. А ведь к этому времени ее положение должно было улучшиться. Когда-то она с оптимизмом открывала дверь в контору «Хендерсон энд Шоу», однако давно уже смирилась с собственной ограниченностью. Она не была умной – и в самом деле, не один раз к ней применялось определение «глупая». И Люси поняла, что никогда, а сейчас меньше всего, не сможет она поменять свою нынешнюю унизительную работу на другую. Эта работа должна сослужить свою службу, а потом Люси бросит ее. И пусть у нее нет блестящих способностей, зато она упорная и настойчивая и, хотя ее преследуют напасти, дух борьбы неустанно в ней укрепляется.

Видеть, как она идет по Флауэрс-стрит душным летним вечером, когда воздух неподвижно висит между унылыми домами, было все равно что наблюдать, как дух одолевает пределы измученной плоти. Люси шагает, бывало, медленно; изношенный, выцветший костюм прилипает к телу от жары, ветхая, с зеленоватым оттенком шляпа надвинута на лоб. Люси держится прямо, но одно плечо, отягощенное сумкой с дневными покупками, опущено. Бледные губы, большие отсутствующие глаза, лицо тоже бледное, худое, отчего скулы кажутся более высокими и острыми. И над ней витает тот своеобразный дух обособленности.