Кирил Бонфильоли - После вас с пистолетом

После приема и того, что сошло за буфет в Посольстве подобного класса, она деликатно содрогнулась, когда я предложил нанести совместный визит в ночной клуб. (Я тоже несколько содрогнулся, хотя моя дрожь проистекала от облегчения, что не придется тратить много денег. Я не скаред, скажу я вам, честное слово, но пятьдесят фунтов за паршивую шампань и избыток децибел никогда не привлекали меня своей выгодностью. «Квантум меруит» [59] Сколько заслужил (искаж. лат.) . , как я всегда говорю.)

— Возьмите меня домой, — промурлыкала она. Ее мурлыканье относилось к той марке, что распространяет знакомый зуд от основания позвоночника к дорсальным областям. Я и взял ее. Домой, то есть. «Дом» ее оказался квартирой в ненавязчиво шикарном квартале рядом с Кёрзон-стрит. Швейцар ненавязчиво нас не заметил, но спина его истекала милостью. Если швейцаровы спины вообще способны красноречиво сиять словами «Благословляю вас, дети мои», спина этого швейцара лучилась именно ими.

У дверей квартиры Лоретта вручила мне ключ — терпеть не могу дам, которые делают вид, будто способны открыть дверь без посторонней помощи, — и встала в такой позицьи, что мне пришлось бы прижаться к ней едва не вплотную, чтобы дотянуться до замочной скважины. Ее огромные фиалковые глаза искательно глазели на меня, сочась вышеупомянутыми непролитыми слезами, губы трепетали боязливым тремоло — короче, она бесконечно малыми приращениями выделяла все те сигналы, кои должны подсказать малому, что девица желает оказаться поцелованной, причем — незамедлительно. Я взялся за эту задачу с энтузиазмом. Лоретте такое удавалось хорошо. Когда ее дыхание участилось, я отыскал скважину, и, по-прежнему замкнутые в объятьях друг друга, мы фокстротом вступили в квартиру. Фатера оказалась роскошной — всюду цветы, а над всей прочей обстановкой превалировала чудовищных размеров софа, подтянутая поближе к пылающему в камине живому огню. Лоретта на миг исчезла и вернулась босиком с бутылкой «Арманьяка» и двумя бокалами. Не помню, каким был «Арманьяк», — меня заворожили ее идеально вылепленные мизинчики на ногах, которыми она покручивала перед пламенем.

В порядке затравки для разговора я неуклюже отметил, дескать, широко известно, что это — вернейший способ обморозить пальцы, на что она необъяснимым манером расхохоталась. После чего неистово рухнула на меня. Рты наши встретились и сомкнулись со всей безмозглой решимостью пары стержневых магнитов. Минуту или две — а может, и все три — не было слышно ничего опричь чавканья, коим всегда сопровождается сосание лиц, треска поленьев в камине и пчелиного жужжанья определенных застежек-«молний». (Ежели когда-либо стремительный рост цен на шантаж вынудит меня написать мемуары, я полон решимости озаглавить их «Молниеносная моя погибель».)

Как вдруг, едва стало избыточно ясно, что Лоретта любезно рассчитывает, что я коварно ею воспользуюсь, я, виновато вздрогнув, выпутался из ее объятий. Не молодой ли я муж? Не влюблен ли я в свою молодую жену Иоанну? Ответы были: «Определенно» и «По всей видимости» — именно в такой последовательности. Мне было велено «подобраться к ней поближе» — но не выхожу ль я за пределы? Лоретта томно показывала мне, что некими своими деталями анатомии за некие пределы я уже вышел, если вы мне простите некую вульгарность, но — лишь на этот раз.

— Послушайте, э, дорогая моя, — проблеял я. — Мне в голову только что пришла ужаснейшая мысль.

— Все в порядке, — промурлыкала она. — Я утром приняла пилюлю.

— Нет-нет-нет, я не об этом; а я о том, что абсолютно пообещал телефонировать своему, э, деловому управляющему до… — я украдкой метнул взгляд на часы, — …до полуночи. Он летит во Франкфурт или какое-то подобное место с первым лучом зари. Не мог бы я воспользоваться?..

— Скорее , — ответила она, передавая мне телефонный аппарат. Я набрал номер. Ответил милый и сдержанный голос Иоанны. Призвав на подмогу все ржавые остатки немецкого языка, что я только мог припомнить, я гортанно обратился к ней:

— Ах, херр, эр, Иоганн! Хиер ист Чарли Маккабряй!

— Солнышко, ты уже пьян?

— Найн, найн, — вскричал я, продолжая применять тевтонское наречие. — Не понимайт ли вы германски?

— Ну, разумеется, Чарли-дорогуша, понимаю. Твой немецкий несколько отличается от моего, но, думаю, что-то разобрать я смогу.

— Гут. Понимание есть все, что нужно будет мне. Здесь есть что-нибудь о маленькой трудности. Для завладения уверенностью нашего друга выглядит необходимым, чтобы в постель я взять ее был должен. Что делать мне? Халло? Халло? Не слышь ли ты меня?