Кирил Бонфильоли - После вас с пистолетом

Вместе с тем, тогда я был человеком железным, преданным одному идеалу — остаться в живых, идеалу, что мнится бледненьким в ретроспективе, но в те дни выглядел вполне разумным. В остатке живым сквозит некая прямота; спросите любого, кому приходилось сталкиваться с выбором между жизнью и смертью.

А потому я смазывал ружье, навещал жуткое строение, склабился домоправительнице, играл на саксофонной пленке, носил костюм, ботинки… о нет, даже и саму кепочку для гольфа носил я. Вы же читали о спартанском мальчике, пригревшем за пазухой лисицу, которая грызла ему кишки, а он даже не пикнул? Очень хорошо, я высказался яснее ясного.

— Джок, — произнес однажды утром я — Джоку. — Джок, мне требуется небольшая помощь.

— Мистер Чарли, — массивно вымолвил он, — если вы о том деле, которое мы обсуждали несколько дней назад, то, пока вы не сказали больше ни слова, ответ — «нет». Я вас не сдам, даже ежли до этого дойдет, и вы это знаете, но помогать не могу. Только не в этом.

— И даже чуточку поручить после события? — заканючил я.

— Простите, мистер Чарли. Я даже с консервной банки крышку не срулю при таких остыятельствах.

— Очень хорошо, Джок, полагаю, что справлюсь собственноручно. Я уважаю твои принципы и ни в чем тебя не виню. Но если меня, э-э, заметут , могу ли я надеяться, что ты станешь навещать меня в камере смертника?

— Еще б.

— И, быть может, принесешь мне баночку-другую икры? Настоящей «Гросрибрист», в смысле, а не того вещества, которое мы выставляем на вечеринки?

— Еще б.

— А еще, быть может, — с тоской в голосе продолжал я, — баночку-другую куропачьих грудок в желе, э? То есть, мне доводилось слышать жуткие рассказы о том, что начальники тюрем считают «добрым завтраком» для малого, готовящегося к последнему стоярдовому рывку на виселицу. Жирные бараньи отбивные с жареной картошкой, фасолью и… и… всяким .

— Да не забивайте вы себе голову этой хренью, мистер Чарли, я за вами как надо присмотрю, у меня в таких местах есть дружбаны. И со смертной казнью они уже покончили, нет? Вам все равно не присудят больше, у-у, скажем, четвертного. Плевое дело. Отсидите, стоя на голове. Только одно не забывайте: постарайтесь, чтобы здоровые черные педрилы вас в душевой не поймали.

Я не содрогнулся, ибо желал сохранить Джоково уважение, но усилие мне стоило нескольких сотен калорий.

— Послушай, Джок, — нежно вымолвил я. — Насчет отмены смертной казни ты прав, но имеется еще одно обстоятельство, и на тебя его могут повесить запросто.

— Во как?

— Да.

— Вроде чего?

— Вроде Государственной Измены.

И страшный день настал. У двери из квартиры Джок бессловесно вручил мне кепку и зонтик. Последний я отверг: не зонтик единый делает из наемного убийцы джентльмена. Тем не менее, ожидая лифта, я поймал себя на том, что мурлычу строфу Национального Гимна, где она — «врагам престола вечная гроза». Ясно одно: какие-то фрейдистские обрывки у меня в мозжечке чахли по грозе, изволите ли видеть, — с тем, чтобы Монаршая Особа перемещалась в отличном пуленепробиваемом лимузине, а не в открытом Государственном Ландо. Лондонская погода меня подвела — как обычно, впрочем: солнце сияло немилосердно, как улыбка управляющего банком.

Я перенесся по «трубе» — иначе подземкой? — к станции, что близлежала к моим пенатам в Сити, и вступил в Общественную Уборную. (День едва начался, видите ли, на Фондовой бирже все заняты, а у Парламента сессия, поэтому опасность приставаний невелика.) Я переоделся в костюм, ботинки, кепку.

Несколько минут спустя; ну вот я и у окна — надеваю телескопический прицел на «маннлихер», а пальцы мои подергиваются от трепета перед отвратительным актом, кой я готовился свершить. Кроме того, подергивались они от ярости и отвращения ввиду той манеры, которой моя костлявая домоправительница недвусмысленно задела меня на лестнице, предложив мне составить ей компанию за «стакашкой чёнть» у нее в будуаре.

— Постле, постле, — пробормотал я, старательно изображая ухмылку и превосходно зная — нет, надеясь, — что никаких «постлей» не будет.

Стало быть, вот: дивное ружейное ложе испанского красного дерева все больше скользило в моих пальцах от пота, сколько б я ни вытирал повинные руки о брючины ненавистного костюма. Моя браслетка с часами, хоть и была сотворена самим Патеком Филиппом, тикала все медленнее, словно ее обмакнули в наилучшее масло.