Арне Гарборг - Мир

И так она жила. И не могла уже присматривать за детьми, а они могли научиться дурному. Будет ли когда-нибудь у неё свободная минутка? Анна надрывалась с утра до вечера, а ночью, когда ей надо бы спать, оставался ребёнок, либо же ей мешали тяжкие раздумья, прогонявшие сон; и для того, чтоб отдыхать, она была слишком измучена. А он! — он к тому же вознамерился устроить для детей школу; хорошенькое дело! Да, так и должно быть, если кое-кто упрямо стоит на своём и не желает ничего слушать. Что станет с детьми — Анна не знала. Она не в силах им помочь. Она должна бегать здесь, как служанка, и радоваться тому, что на неё не взвалили всю работу. И чем бы она ни занималась, — всё шло не так, как надо: куча неначатых и недоделанных дел окружала её со всех сторон, дом был в беспорядке, и дети без присмотра, порой ей прямо-таки становилось стыдно. Но — «нам следует всего лишь хранить наше сердце в чистоте и целости» — уф…

А он никак не мог уразуметь: стоило ей родить одного, как тотчас же она носила следующего… она, такая слабая женщина! В последний раз она это выдержала, но вынесет ли в следующий? Жуткий страх охватил Анну. «О Боже! Сделай так, чтобы их больше не было у меня… ради Христа! Аминь!»

…Нет, нет, она не это имела в виду! Вовсе не это! Она знала, что ей не пристало жаловаться — ей, матери таких симпатичных и здоровых детей. Нет, нечего скулить. Она должна лишь благодарить Бога. Подумать только, если бы её дети родились ущербными, телом или рассудком; но нет, они как раз и подтверждали то, что всё в порядке. Так что нечего ей жаловаться. Пускай они растут так же споро, как сейчас, — и она будет довольна. А пока она всего лишь иногда позволяет себе злиться…

Анна лежала и слушала ровное спокойное дыхание, доносившееся от колыбели и детских кроваток; вслушивалась в этот сладкий квартет детей, спящих здоровым и сладким сном, пока сама не успокоилась. Пускай Энок властвует в доме, пускай всё идёт как идёт. Наверняка придёт тот день, когда ему понадобится… Ветер подул к югу; Анна поняла это по его завыванию. Дом как будто превратился в орган, в котором каждый из ветров выдувал свою мелодию: от громкого воя северного ветра до глухого, плачущего, дождливого южного, — она узнавала их всех. О да, да, мир полон бурь и тягостей. О да. Боже пребудь с нами!

Анна тяжело, устало вздохнула и погрузилась в сон. И когда маленький Паулюс проснулся чуть позже, он наревелся до судорог, пока не разбудил её.

Приятный, свежий воскресный день в феврале. Лёгкий морозец, дышится легко; приглушённый солнечный свет падает с неба, наполовину затянутого облаками.

В доме Хове Энок читает вслух. На лице его уже нет той блаженной улыбки, оно скорее какое-то серое и усталое.

Мерно и тяжело комната наполняется торфяным теплом. Пол посыпан свежим песком. Анна сидит в кресле рядом с колыбелью и дремлет; за её спиной прячутся девчонки.

Йорина клюёт носом в печном закутке. По сторонам зелёного стола, прямо под глазами Энока, сидят Гуннар с Каролусом; они делают вид, будто слушают его.

На стене около дверей висят часы и тикают свысока. Тик-так, тик-так… и медленно; Каролус считает: раз-два, три-четыре… надо что-то придумать, чтобы не уснуть!

Гуннар мечтает об Аравии. Там он построит себе замок. Он будет таким-то и таким-то, и в нём будет столько-то комнат; там-то будет жить Каролус, а там — он сам; кроме того, надо взять с собой детей Пера, что живёт к северу, и тогда они смогут играть в прятки.

Быть может, он когда-нибудь женится на Олине? Уф, нет. Но то, о чём рассказывал Каролус… это забавно.

Он, Каролус, знает обо всём. Кто, интересно, рассказал ему? Может, он сам видел? Об этом Гуннар спросит его попозже, вечером. Так чудесно, что они теперь спят рядышком, так что могут болтать сколько вздумается…

…Энок читал и читал, но он как будто оглох, не чувствовал подлинной радости в чтении Слова Божьего. Это был один из сумрачных дней; солнце спряталось за облаками, и тень скрыла сердце Энока. Но он чувствовал руку Спасителя и не поддавался страху.

В последнее время он не так часто поднимался на Фавор, как раньше. Лишь однажды, среди ночи, когда Господь вознамерился окрылить его надеждой. Вместо Фавора Энок часто блуждал в низине, так ему казалось. Сатана дурачил его своими кознями, и забота о «завтрашнем дне» овладевала им слишком часто. Но Энок знал, что жить так, как сейчас, падать, очищаться и отчаянно бороться, — это и есть жить по-христиански в сей долине скорби. И потому он всё же радовался. Радовался тому, что ему выпала суровая борьба и он подвергался испытанию многими искушениями.