Алексей Голуб - Перстень Матильды

Поремский постучал вилкой по бокалу.

— Господа! — дожевывая кусок бифштекса, провозгласил он. — Сегодня за этим рождественским столом собрались наши лучшие силы! А наша сила — вера в идею, в ее силу и в свою силу…

— А я не боюсь! — неожиданно выкрикнул солидарист Чикарлеев, рванув на себе казенную рубашку. — Не боюсь ЧК, и все! Я в Белоруссии партизан не вешал! Я в Индокитае был! А вот ты!..

Чикарлеев обвел присутствующих взглядом, выбирая, на кого указать пальцем.

— Вот ты, гнида, — ткнул он в Куркуля. — Ты вешал! И стрелял! И ты, Околович, вешал! И ты, Поремский, тоже сиди со своей идеей!

Личный телохранитель «главного идеолога» Дзамболат, чтобы разрядить обстановку, включил на полную громкость радиолу и объявил конкурс на лучшее исполнение танго и твиста. Но даже мощная радиола не могла заглушить чей-то голос:

— Это у них айн, цвай, драй — и в каталажку! Одного даже в Австралии заграбастали!.. Вот выйдешь за дверь — а они тут как тут!

Пьяный Чикарлеев поднялся со стула, чтобы облобызать своего дублера по переходу границы Скорину.

Скорины за столом не было.

— Санька! — заорал Чикарлеев. — Санька, где ты?

— Что! Нету твоего Саньки? — сказал специалист по Австралии. — Нету? А я что говорил? Айн, цвай, драй и битте-дритте, майн либер!

Обследование всего ресторана, в том числе клозета и гардероба, ничего не дало.

Солидарист Скорина исчез бесследно.

Швейцар ресторана, краснощекий баварец, после настойчивых расспросов сказал, что он видел, как два каких-то господина вели под руки к автомобилю третьего. Но был ли этот третий турецкий гость Скорина, он утверждать не мог.

Глава солидаристов «Шуба-1» не любил задерживаться в Зоссенхайме. Казенные бараки и бродившие по лагерю угрюмые солидаристы вызывали в нем чувство брезгливости. Сын царского полковника, польский шляхтич Жура Островский, впоследствии принявший фамилию Романов, тяготел к роскоши. Все деловые встречи он проводил в уютном ресторане фешенебельного отеля «Рекс». Но чаще всего «Шуба-1» спешил в «мерседесе» через весь город в свою собственную квартиру на Элькенбахштрассе.

«Шуба-1-» облачался в шелковый домашний халат, несколько напоминавший дамский пеньюар, и, пододвинув атласный пуфик, располагался перед зеркалом.

Здесь Жура преображался. Он вешал в гардероб свой модный костюм из английской шерсти и проходил прямо в спальню. Комната была выдержана в розовых тонах и своим убранством напоминала не столько жилище старого холостяка, сколько будуар модницы XVII века. Порывшись в шифоньере, «Шуба-1» облачался в шелковый домашний халат, несколько напоминавший дамский пеньюар, и, пододвинув атласный пуфик, располагался перед зеркалом.

«Шуба-1» внимательно осматривал на своем лице каждый прыщик, растирал кремом морщинки под глазами и с помощью пинцета приводил в порядок брови. Иногда, в особых случаях, Жура слегка подкрашивал губы, отдавая предпочтение перламутровой помаде фирмы «Коти».

Если во время этого занятия раздавался телефонный звонок, «Шуба-1» поднимал трубку и томно, по-женски произносил:

— Я слушаю!.. Да, это я, Матильда!

Матильда — это было интимное имя «Шубы-1», которое, как и номер стоявшего в розовой спальне телефона, знали далеко не многие. Так его называли только очень близкие друзья, которых Романов не любил особенно афишировать. Среди них был даже один американский генерал, который однажды в память о своем визите преподнес хозяину дома изящный перстень с редким голубым камушком. И хотя перстень был дамский, Жура так дорожил вниманием высокопоставленного янки, что никогда не расставался с этим украшением и постоянно носил его на среднем пальце.

Рождественский вечер Матильда проводил в обществе своего ближайшего сподвижника по солидаризму Александра Артемова (Зайцева). Предоставив гостя на некоторое время самому себе, Матильда порхал по квартире, позвякивая рюмочками и столовыми принадлежностями. Из кухни доносился аромат жареного гуся с яблоками, собственноручно приготовленного Матильдой.

Через некоторое время Матильда выкатил сервированный на двоих столик на колесиках, в центре которого возвышалось серебряное ведерко с торчавшей из него бутылкой настоящего французского шампанского.

Интимный ужин был внезапно прерван резким звонком в передней. Романов на цыпочках подошел к двери и посмотрел в глазок. На лестничной площадке стояли взъерошенные Поремский, Околович и Ширинкина.