Алексей Голуб - Перстень Матильды

Осведомленность Голеневского не только импонировала его слушателям, но и сеяла сомнение в душах верноподданных Владимира.

— Гемофилия — болезнь царская! — глубокомысленно рассуждал Глазенап. — И насчет Гришки Распутина тоже все достоверно. Чем черт не шутит. Может быть, полковник и есть царевич?

— Царевич так царевич! — с готовностью отозвался служака Науменко. — Нам, казакам, все едино. Казаки всегда были опорой престола!..

— А может, и самозванец, — продолжал размышлять Глазенап. — Возможно, и болезнь у него не настоящая, а так, выдумка.

— Может, и выдумка, — соглашался Науменко. — Вот Владимир Кириллович, он хотя и царь, а ничем не болеет.

Сам Владимир хранил высокомерное молчание, давая понять, что отвечать на происки какого-то авантюриста он считает ниже своего достоинства.

Однако ни Владимир, ни его царедворцы еще не предвидели, какую опасность таит в себе новая фигура. Голеневский вдруг потребовал, чтобы Владимир официально выразил к нему свое отношение. Это означало, что полковник-цесаревич больше не намерен терпеть двоевластия и предлагает Владимиру сложить оружие. Владимир ответил, что отношение к Голеневскому он выразил в антикварном магазине и больше возвращаться к этому вопросу не желает.

Тогда Голеневский выступил по радио и апеллировал к общественному мнению. В своей высокопарной речи он заявил, что представил еще не все доказательства своего происхождения, и сослался на некую компетентную организацию, которая может это подтвердить. Заодно оратор изложил свою политическую программу. Он заверил, что как только получит четыреста миллионов рублей, депонированных в западном банке пятьдесят с лишним лет тому назад, то не станет подобно Владимиру разъезжать по белу свету, а обратит эти деньги на борьбу с коммунизмом.

Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться, на какую компетентную организацию намекал Голеневский. Владимир в душе отдал должное находчивости полковника и сам сделал реверанс в адрес той же организации.

— Если я и разъезжал по белу свету, то на деньги, которые собирали для меня верноподданные, — парировал он выпад Голеневского. — И нечего меня в этом упрекать. Что же касается заявления Голеневского о том, что он обратит деньги моего двоюродного дяди на борьбу с большевизмом, то эту идею он украл у меня, равно как и титул убиенного царевича Алексея!

Однако компетентную организацию кандидатура Голеневского по-видимому устраивала больше. Через несколько дней агентство «Юнайтед Пресс Интернэшнл» распространило заявление Германа Кимси, бывшего начальника отдела анализов и документации Центрального разведывательного управления США. Кимси свидетельствовал, что, по его мнению, американский шпион — перебежчик Голеневский — великий князь Алексей, единственный сын Николая II.

Владимир в панике заметался по штаб-квартире.

— Так царь я или не царь? — вопрошал он, стараясь незаметно смахнуть слезы обиды.

— Ну конечно же, царь, ваше высочество, — успокаивал его Глазенап.

— А ты что скажешь, Науменко?

— Я? А что тут говорить, ваше высочество. Казаки, они всегда были верны престолу. Где царь — там и мы.

Михаил Голеневский и его невеста Маргарет переживали счастливые дни. С утра они ездили по магазинам и возвращались в отель в сопровождении посыльного, нагруженного покупками. Всю вторую половину дня Маргарет проводила перед зеркалом. Она с жадностью распечатывала коробки и картонки, примеряла наряды.

Вот и сегодня возлюбленные только что возвратились из магазина.

— Дорогой, пожалуйста, не смотри на меня, — томно произнесла Маргарет. — Я хочу примерить мое подвенечное платье.

— Ради бога, дорогая, мне как раз нужно прочесть утреннюю газету, — сказал жених, незаметно подглядывая за своей невестой в зеркало.

Маргарет расправила фату и замерла в величественной позе.

— Я тебе нравлюсь, милый? — кокетливо спросила она. — Надеюсь, государь доволен своей императрицей?

— Корона, которая украсит эту очаровательную головку, только выиграет, — сделал комплимент жених, — твой император в восторге!

Маргарет признательно чмокнула счастливого полковника в лысину.

— Скорее бы прошли эти формальности, — сказала она однажды. — Я так мечтаю о свадебном путешествии.

— Ты же знаешь, радость моя, что никакого путешествия не будет. Разве ты не помнишь моего выступления по радио? Я обещал все четыреста миллионов использовать в политических целях.