Марта Фомина - Детство Ивана Грозного

Да вот и сам идет, а позади два его советника. Высокий, толстый, потное лицо маслянисто поблескивает. Тяжело переставляя тумбообразные ноги в теплых мягких катанках, обрезанных по щиколотку, приблизился к трону, неловко преклонил колени, отвесил земной поклон русскому государю и, побагровев, с помощью советников поднялся. По рядам столпившейся позади трона свиты, вдоль скамей боярских пробежал ропот удовлетворения — всем любо было унижение хана, а тот, невозмутимый, как восточный божок, пожевав отвисшую нижнюю губу, приторно сладким голосом начинает хорошо затверженную речь.

Толмач переводит, дьяк записывает. Шигалей прекрасно понимает, да и говорить может по-русски и, чувствуется, внимательно следит за переводом.

— Великий князь Иван Васильевич! Отец твой, великий князь Василий Иванович, взял меня, как детинку малого…

— Как щенка малого, — поправил толмач, и вздох одобрения пробежал по палате.

— И пожаловал: на Казань меня царем поставил и милостью своей великой наградил. И по моим грехам в людях казанских учинились несогласица, и я к отцу твоему пришел на Москву, — шлепал толстыми губами опальный хан. — И опять великий князь Василий Иванович меня пожаловал: свои земли и города давал мне на кормленье [27] Кормленье — право на владение уездом, волостью или городом и на сбор податей с их жителей частично в свою пользу, а судебных пошлин — целиком. . А я, слуга его маломощный…

— Холоп его шелудивый, — опять на свой лад перевел толмач.

— Виноват пред своим господином учинился и впал перед ним в великую проступку гордостным своим умом и лукавым помыслом. И отец твой и государь мой, Василий Иванович, меня наказал и опалу свою наложил на меня, своего слугу…

— Холопа нечестивого, — вставляет толмач.

В глазах хана зажегся злой огонек, но хан тут же погасил его под опустившимися ресницами и зачастил, будто горох молотил:

— А теперь ты, государь мой, памятуя отца своего, меня пощадил, и очи свои государьские мне дал видеть… И я теперь хочу умереть за твое государево жалование, яко же брат мой, чтобы грех с себя свести и на твоей службе государевой голову положить…

Тут Шигалеевы советники сунули хану в руки свиток корана для присяги, и он тем же бесцветным голосом отбарабанил ее.

Ваня видел, что и речь, и клятва хана идут не от сердца, в глазах его читалось только холодное презрение к гяурам-неверным. И унижающие его слова, которые добавлял толмач, не трогали хана. Он добивался лишь одного: чтобы русские помогли ему сесть на казанский трон.

Но смирение хитрого расчетливого татарина было приятно всем — от бояр до княжеских слуг. И Ваня обрадовался. Даже когда прощеному будущему казанскому царю вынесли на подушке поминок [28] Поминок — дар, подарок. — шубу с государева плеча, — он не пожалел щедрого дара и сам вручил его гостю. Но тут вдруг услышал от Шигалея никем не предусмотренную просьбу:

— Государь Иван Васильевич! Дозволь мне увидеть светлый лик матушки твоей, великой княгини Елены Васильевны. И главная жена моя Фатьма тоже просит ее принять!

— Увидеть матушку мою, великую княгиню Елену Васильевну? — эхом повторил мальчик, медленно растягивая слова.

Знал уже Ваня: великокняжеское слово на вес золота, а еще точнее — нет ему цены! Что скажет он, то надо исполнять. А как исполнить, если его ответ вдруг да не будет соответствовать тому, что принято на Руси и ему пока не ведомо? Вот и растягивал слова, ждал подсказки.

И подсказка пришла, как всегда, от дяди Овчинки.

— Ты бы сказал, государь, казанскому царю Шигалею, что матушку спросишь. Как ее воля и обычай государьский будет.

— Как воля матушки и обычай государьский будет, — подхватил Ваня и уже от себя добавил: — А за честь спасибо, брат Шигалей, и с Богом!

Только через месяц, уже в январе получил Шигалей от великой княгини торжественное приглашение себе и главной жене своей пожаловать на прием. Медлили вовсе не из пренебрежения к бывшему опальнику, а из необходимости как следует подготовиться к большому и редкому событию: приему претендента на казанский престол великой княгиней. До сих пор великие княгини на Руси официальные приемы не делали, и это был случай из ряда вон выходящий. Но учитывая малый возраст великого князя и неопределенное положение Шигалея: вчерашний опальник и сегодняшний претендент на трон, и никто не знает, быть ему на коне или под конем, — Боярская Дума решила дать согласие.