Дмитрий Остров - Перед лицом жизни

Всем было грустно. Кто-то пил воду и гремел цепочкой, на полу плакала девушка, а перед ней стоял комендант и держал ее туфли в руках.

— Я буду бить стекла, — сказала она.

— Гражданочка, вы же знаете, что они у нас под решеточкой, — сказал комендант. — Не первый раз я вас принимаю. Вы уже успокоились?

— Слушай, браток, — обратился Капелька к Николаеву-Российскому, — причащайся быстрей и отходи от кассы, а то мы к кофию опоздаем.

Капелька придвинулся к старику. Осторожно, двумя пальцами, расправил кромку его кармана и вынул оттуда деревянный портсигар, в котором старик хранил сахар, расколотый на мелкие кусочки.

— Стой, — сказал старик и взял Капельку за руку. — Плохо, брат, ты ныряешь. С такой техникой ты себе и на хлеб не заработаешь. Зачем ты это? Неужто ты как человек попросить не можешь?

— Попросить? А ты дашь?

— Может, и дам. Я добрый.

— Мужики добрыми не бывают. Молчи, кулацкий потрох.

— Это что за новый барин мне молчать приказывает?

— Я не барин. Я из рабочих.

— Это и видно. Дерьмо ты, а не рабочий, — беззлобно сказал старик. — Не хочешь просить, клади коробку обратно.

Капелька встал и, пожав плечами, высоко поднял руку и бросил портсигар в оттопыренный карман старика.

— Вот и все, — сказал Капелька, — а ты меня плохой техникой попрекаешь. К тому же я домушник, а карманы оставлять пустыми — не моя профессия. — Он снова сел на скамейку и задумался. — А чуткий же ты, старикан, — сказал Капелька. — Ух, чуткий.

— Это верно, — подтвердил старик. — Я всю жизнь за правду воюю. Из-за этого и с председателем колхоза ужиться не мог. — Он послал Капельку за водой, вынул из мешка пшеничные сухари и несколько ломтиков стерлядки, а потом пригласил Николаева-Российского и Капельку завтракать.

У старика не хватало многих зубов, и жевал он так медленно, что иногда его узкое лицо замирало и на несколько мгновений становилось задумчивым и сосредоточенным.

Покушав, старик вытер губы платочком, положил в мешок остатки сухарей и угостил Капельку и Николаева-Российского натуральным домашним табаком.

— Я вот думаю, старик, тебя определенно выгонят, — сказал Николаев-Российский, — если, конечно, ты ни в чем не признался.

— А в чем мне было признаваться?

— Тогда непременно выгонят. Следователь-то у тебя хороший?

— Все они хорошие, когда спят, — мрачно произнес Капелька. — Ты, старик, никого не слушай. Говори им одно. Нет. Не знаю. Понятиев не имею. Быстрее отцепятся, тем более если тебя направят в колонию, а не в тюрьму.

— А какая разница?

— Разница, старик, большая. Посидишь — увидишь. В колонии даже кино показывают, а я вот рвусь в тюрьму. Значит, у меня есть соображения.

Николаева-Российского, Капельку и старика направили в колонию. К чаю они все-таки опоздали и прибыли из бани, когда все уже ушли на работу и в бараке было прохладно и тихо, словно в опустевшем деревянном вокзале.

Дежурный надзиратель Шаталов отпустил конвоиров, и Капелька растерянно заулыбался Шаталову, а тот покачал головой, и его широкое лицо, вышитое оспой, стало угрюмым и настороженным, словно от внезапного приступа зубной боли.

Он пятнадцать лет проработал в колонии и с каждым годом все реже и реже встречался со старыми жильцами. Он привык их встречать в городе полноправными гражданами и простодушно подтрунивал над ними, приглашал их в гости на дармовые хлеба. При встречах со своими бывшими жильцами Шаталов никогда не замечал в них ненависти или презрения, с ним всегда встречались как с хорошим знакомым и еще издали махали ему рукой.

— Вы что же это, Капелька?

— Не удержался на поверхности, — сказал Капелька. — Представьте себе, гражданин дежурный, не повезло.

Он задержался в дверях и нехотя, словно его кто-то подталкивал в спину, переступил знакомый порог и глубоко вдохнул знакомый воздух.

Здесь было пусто. На стенках висели разноцветные мешки, на подоконниках сушился хлеб.

В помещении только один уборщик, шлепая опорками, ходил вокруг топчанов и делал вид, будто очень занят и наводит порядок, вкладывая в это дело много сил и труда, пока Шаталов не ушел из барака.

— Эй, Марфушка, ставь самовар, видишь, гости пришли! — крикнул Капелька.

— Сорок святых! — удивился уборщик. — Откуда ты, Капелька?

— Все оттуда же.

— Прямо с воли? Боже ж мой, неужели с воли?

— С воли.

— Ну, как там положение?

— Вполне приличное. Только ты плохо гостей принимаешь.

— Музыка у меня в отпуску.