Станислав Рудольф - Дальтоник

— У тебя хорошая память! — осадила его Кутнаерова. Придвинув к себе пепельницу поближе, она пальцем придавила окурок своей сигареты. Губерт понял, что сейчас она уйдет. Но, повернувшись вполоборота, Кутнаерова бросила через плечо:

— Но ты и к себе равнодушен!

— Тебе это мешает?

— Мне тебя жаль! — крикнула она и быстро пошла к двери.

У Губерта в голове замелькали кадры из немого кинофильма. Похоже, Кутнаерова влепила ему в физиономию торт со сбитыми сливками.

— Тебя, — сказала Марженка, передав Дагмар трубку, когда Иржи позвонил в первый раз.

— Влахова слушает, — ответила Дагмар трубке, еще не успев поднести ее к уху. В тот день было полно работы, с утра привели школьников. Дети в раздевалке озорничали, учительницы покрикивали, и шум стоял такой, что казалось, вот-вот обвалится потолок. У Дагмар не хватило времени позавтракать.

— Крбец! — сказала трубка, и Дагмар тут же узнала его. С того вечера, как она вылезла из его «симки», не прошло и недели. Дагмар выглянула из окна, было темно, и лишь угадывался прямоугольник площади, разрезанной по диагонали шоссе. С левой стороны, где стояла ратуша с часами и надписью «Fortiter in re, suaviter in modo» [11] Жесток в делах, мягок в обращении (лат.) . , темнели полукружья арок, загороженных паркующимися автомобилями.

— Это вы? — сказала Дагмар и засмеялась.

Он ответил, что звонил еще вчера, но у них все время было занято.

— Как поживаете? — спросил он, и Дагмар поняла, что это не просто вежливый вопрос, в тоне чувствовался искренний интерес.

— Да так!.. — сказала Дагмар многозначительно, и он на другом конце провода коротко усмехнулся, словно оценил ситуацию. — У нас работы — до умопомрачения!

— А вы сбегите! — последовал совет.

— Хорошо вам говорить…

— Я ваш должник, за мной хороший кофе! — напомнила трубка.

— Ах, оставьте… — Дагмар обернулась лицом к кабинету. Марженка, отсчитывая, запускала в раздевалку следующую партию ребятни и доставала из картотеки такое же количество бланков. Нужно начинать!

— Может быть, сегодня днем? — спросил он, но Дагмар поняла не сразу.

— Что днем?

Пора вешать трубку. Дагмар уже видит через стеклянную переборку, что первая раздетая девочка стоит перед аппаратом.

— На этот раз я приглашаю вас на кофе!

— Но у меня сегодня действительно нету времени!

Он не стал настаивать, просто спросил:

— А завтра?

— Возможно… — бросила Дагмар, чтобы отвязаться, и повесила трубку. Она еще успела услышать, что он будет ждать ее в машине на том же месте, где стоял тогда. Проститься Дагмар не успела.

Иржи Крбец привез ее в маленький ресторанчик, укрытый где-то в лесу у деревеньки Двор. Езды из Тынца сюда около получаса. Они не торопясь пили кофе, ей он заказал еще и коньяку. Здесь было уютно, две пары пожилых супругов за соседним столиком чуть слышно беседовали между собой, официант находился больше в кухне, чем в небольшом зальце, на обшитых деревом стенах висели великолепнейшие кичи, а над стойкой — деревянные часы, они стояли. Иржи на свои часы не смотрел. Он не спешил, его время принадлежало теперь только ей. И она была счастлива. Домой Дагмар вернулась, когда уже стемнело. Настроение у нее было отличное, и она ничуть не огорчилась, что ее отличница Романка схватила тройку за диктант. Дагмар погладила дочку по головке и успокоила, сказав, что отметку та непременно исправит. В десятом часу в кухне появился продрогший Губерт с жалобой, что совсем разломило поясницу: целый вечер он простоял, почти не двигаясь, около норок. Дагмар вскользь заметила, что у них были занятия по повышению… и потому она задержалась…

Иржи приезжал теперь за ней регулярно. Для нее это был уже не тот незнакомый мужчина, который случайно объявился в лаборатории, когда испортился рентгеновский аппарат. Дагмар казалось, что она знает его так хорошо, будто прожила с ним двадцать лет. Он упомянул о дачке, которую купил не так давно за бешеные деньги у одной бабки из Уезда. Дагмар побаивалась пуститься с ним в столь дальний путь, они ехали более часа, снега, чем выше в горы, становилось больше. А они поднимались и поднимались. Домик был засыпан по самую крышу, он стоял на отшибе, и к нему вела прескверная дорога, которую явно никто не расчищал. Иржи сказал, что он разгребает снег каждую субботу и воскресенье, когда приезжает сюда с женой и двумя сыновьями. В доме стоял устойчивый запах дерева и трубочного табака, он не исчез и с новыми хозяевами. Дагмар села на лавку у холодной печки, Иржи, раздевшись, наломал сухой хвои, что лежала тут же, затопил, подбросил сосновых полешков, и в комнату, потрескивая, ринулось тепло. Он вскипятил чай. Дагмар все сидела на том же месте, не снимая своей короткой шубки, и брезгливо разглядывала вещи, которых касалась рука другой женщины. Неделей позже, когда они приехали сюда во второй раз, ей это уже не мешало. Дагмар, вдруг почувствовав себя тут в безопасности, позволяла Иржи обнимать и целовать себя. «Почему мы так поступаем?» — повторяли они те же слова всепрощения, которые обычно говорят неверные мужья и жены. Дагмар знала, почему она лежит здесь рядом с Иржи и молча разглядывает потолок в отблесках пламени, рвущихся из дверок печурки. Или по крайней мере понимала. На его месте мог быть кто угодно, у кого найдется для нее время, кто выслушает ее, кто сможет помолчать рядом, но чтоб она при этом знала, что мысли его — с ней. В последний год у нее было такое чувство, будто она вдова, у которой, слава богу, жив муж. От супружеской жизни остались лишь ощущение одиночества и пустота. Она уже не мечтала о таких недостижимых высотах, как проведенный вместе отпуск, посещение театра или поездка в Моравию, к родителям, ей достаточно было малого: Губерт берет сумки и они вместе идут за покупками. В воскресенье после обеда нарядная Романка, схватив отца за руку, вместе с ним и с мамой отправляется прогуляться. Ну хотя бы на городскую площадь или на Шибеничак, Дагмар хотелось перед сном, в постели, прочесть несколько страничек и чувствовать, что рядом с ней лежит ее муж, он читает газету или какой-нибудь детектив, а потом рассказывает ей о своих делах в школе. Раньше было так. Теперь Дагмар казалось, что Губерт изъял из их жизни все то хорошее и приятное, что прежде составляло их маленький мир, их жизнь.