Томас Де Квинси - Исповедь англичанина, употреблявшего опиум

Не подумай, читатель, будто весь этот сумбурный наплыв образов, предназначенных служить иллюстрацией или аллюзией, - следствие либо веселого расположения духа, либо желания рассмешить. Это не что иное, как слепящая вспышка обеспокоенного ума, яркость которой нередко умножена десятикратно благодаря раздражению нервов, о каковом вам предстоит узнать (со всеми как и почему) немного позднее. Образ, воспоминания, запись - то, чем представляется мне палимпсест по отношению к одной из важнейших сторон человеческого существования, несовместимо с весельем, что я немедля вам и продемонстрирую; но даже если бы смех и был тут возможен, он напоминал бы хохот, который подчас вырывается из океанских пучин {*}, - хохот, скрывающий приближение бури или же бегство от нее; вспененные края волн свивают на миг гирлянды фосфорического блеска вкруг водоворотов ослепительных бездн - в подражание земным цветам, они тешат взор призрачным ликованием и слух ловит обрывки смеха, который мешается с неистовством и набатным гулом разгневанной морской стихии.

{* Многие из читателей наверняка припомнят (хотя в момент написания этих строк мне самому он не пришел в голову) хорошо известный отрывок из "Прометея прикованного":

["...о, несметных волн морских / Веселый рокот" (др.-греч.) {19}].

Неясно, впрочем, как представлял себе Эсхил этот смех - обращенным к зрению или к слуху. (Примеч. автора.)}

Что такое мозг человеческий, как не дарованный нам природой исполинский палимпсест? Мой мозг - это палимпсест; твой, о читатель, - тоже. Потоки мыслей, образов, чувств, непрестанно и невесомо, подобно свету, наслаивались на твое сознание - и каждый новый слой, казалось, безвозвратно погребал под собой предыдущий. Однако в действительности ни один из них не исчезал бесследно. Если на каком-либо пергаменте, хранящемся среди прочих письменных свидетельств по архивам и библиотекам, легко обнаружить явную нелепость и несуразицу, - что нередко происходит при гротескном смешении разнородных тем, не связанных между собой естественным образом, а поочередно заносившихся на один и тот же свиток по чистой прихоти случая, - то на нашем собственном нерукотворном свитке памяти, на палимпсесте человеческого сознания, нет и не может быть ничего обрывочного или обособленного {20}. Быстротечные события и мимолетные картинки жизни подчас и в самом деле выглядят несовместимыми и разрозненными, но основополагающие законы, кои сливают их в нерушимую гармонию и выстраивают вкруг изначально незыблемых средоточий, невзирая на всю пеструю разнородность привносимых действительностью явлений, не дозволяют разрушить величавую целостность человечества и возмутить его глубинную умиротворенность ни рябью ускользающих мгновений, ни подлинными потрясениями бытия.

Одно из таких потрясений - удушье, неотвратимо настигающее того, кто тонет: в "Исповеди" я упоминал о даме, которая поведала мне историю, происшедшую с нею в детстве {21}. В те годы, когда мы были с ней знакомы, дама достигла уже весьма почтенного возраста; должен сказать, что к числу ее недостатков никоим образом нельзя было отнести ни легкомысленности суждений, ни пренебрежения правдивостью самого скрупулезного свойства: напротив того, изъяны ее характера проистекали скорее из суровой взыскательности, равно непримиримой как по отношению к себе, так и по отношению к окружающим. На склоне жизни, в пору наших с ней встреч, ее приверженность религии дошла до крайнего аскетизма. Насколько мне сейчас помнится, ей не исполнилось и десяти лет, когда, играя одна у заброшенного ручья, она угодила нечаянно в донную яму. Погибнуть она не погибла: спустя какое-то время (хотя какое именно, никому не ведомо) ее спас, вытащив из воды, проезжавший невдалеке верхом фермер: он увидел, как девочка всплыла на поверхность, однако до того утопленница успела погрузиться в бездонную пучину смерти и заглянуть в тайны - прежде, вероятно, недоступные для тех, кому позволено было вернуться к земному существованию. Идя ко дну, девочка ощутила вдруг сильнейший удар: ей почудилось, будто из ее глазных яблок брызнуло фосфорическое сияние - и тотчас же величественная театральная сцена развернулась перед ее умственным взором. Вмиг, без малейшего промедления, разом воскресло все ее прошлое: каждая мысль, каждый поступок ожили вновь, но выстроившись не вереницей, а присутствуя совокупно, составными частями единого целого. Весь жизненный путь девочки - вплоть до смутных очертаний младенчества - залил вдруг свет, подобный, может быть, свету, осиявшему апостола-избранника на его пути в Дамаск {22}. Однако тот, небесный, свет поразил апостола - пусть ненадолго слепотой; девочку же увиденный ею свет одарил божественным видением, благодаря которому ее сознание обрело способность обнять одномоментно любую деталь не имеющей границ панорамы.