— … убежал из-под ареста… Как не помнить, ты тогда до света поднял меня, перепугался шибко, — хохотнул Поперека и спросил: — Ну и что он?
— Нет, убежал тогда другой. А Петро Сорочинский — тот самый, который топором порешил главаря банд… Так вот, он вернулся было на родину, в Волынскую область, а там ему житья нет, бандитом ругают, ребятишки камнями в него пуляют.
— И чего же он хочет?
— Помощи. Просит засвидетельствовать, что помогал Советской власти, искупил свою вину.
— Чего он в органы госбезопасности-то обращается? Для этого есть Советская власть на месте, пусть на Волыни и просит помощи.
— Там не жалуют его. О нас вспомнил в трудную пору… Старость к родным местам позвала.
— Нечего ему на Волыни делать. Тут и весь мой сказ.
— Советуете отказать ему?
Поперека малость помедлил с ответом.
— Архивное дело надо поднять, — наконец предложил он.
— Оно передо мной, а волынскую операцию с Сорочинским я и без архива никогда не забуду.
Поперека не согласился:
— Не умел я полагаться только на память, хотя она меня не подводила, тем более когда около сорока годов прошло.
— Памятное было время.
Василий Васильевич попрощался, положил трубку и мысленно ушел в ту далекую пору, о которой сейчас говорил с Поперекой.
Конец февраля сорок седьмого года в Волынской области стоял небывало снежным: за последние три дня, к удивлению старожилов, пушистые белые хлопья непрерывно падали и падали, засыпая села, поля и леса.
Величественный покой царил в лесу. Особенно на этом березовом островке, среди редких широкоствольных дубов с раскидистой, отяжелевшей кроной. Казалось, слегка коснись могучего ствола, он тут же сбросит с ветвей кипенно-белое убранство.
Именно об этом — сбросит! — прежде всего подумал главарь банд в прилегающих к Луцку районах Иван Гринько — надрайонный проводник ОУН по кличке Зубр, высунувшись поутру из квадратного лаза схрона [2] Скрытое помещение с тщательно замаскированным входом.
и оглядываясь вокруг. Освоившись со слепящей яркостью косых лучей восходящего солнца, проникающих сюда будто бы сквозь атласные березовые стволы, Гринько увидел слева оголенные, сбросившие снег березы. В его сознании мелькнула предостерегающая мысль; снова отрясет пришедший связной припорошенные деревья, пока достигнет по перекидной жердине дороги. Любой проезжий тут поймет, что к чему, жди тогда обкладки чекистами или «ястребками» [3] Члены сельских групп самообороны от бандитов.
… От одной этой мысли у проводника сжались кулаки, отросшие ногти до боли впились в ладони. Зубру вовсе не хотелось ни покидать с верными хлопцами Дмитром и Алексой их последнее перед «черной тропой» убежище, где он еще после болезни не успел набраться сил, ни уж тем более погибать.
Присев, Гринько протиснулся в узкий мерзлый проход и на четвереньках проник за дверцу. В прихожке-подсобке оказалось свободнее, тут можно было встать во весь рост — не удавалось это сделать лишь длинноногому Дмитро. В жилом отсеке с приходом связного Сороки стало тесно. Сейчас тот сидел на полу возле небольшого, наподобие табурета с высокими ножками, стола, развлекая лежащих на широких нарах охранников Зубра Дмитра и Алексу:
— …А толстая мне говорит: «Я вечером думала, приласкаешься ко мне…»
Вошедший Гринько жестко посмотрел на Сороку, гаркнул:
— Хватит о бабах! Выгоню тебя, Петро, в холодный лаз до вечера!
Сорока вскинул к плечу открытую ладонь: молчу! При этом желваки на его скулах мгновенно собрались, напряглись, выдавая истинное отношение связника к замечанию. Он приметил, как тут же сошла улыбка с тощего лица костлявого Дмитро, как прикрыл глаза пухленький подросток Алекса, еще не познавший девичьего поцелуя, но уже погубивший не одну человеческую жизнь.
— О Марии дозволяю рассказать, к жене брата не присмолился, надо думать? — прищурился Гринько, хихикнув нутром, так что колыхнулся ремень на животе, и вдруг остыл, спросив: — Она-то, надеюсь, не угодила за энкавэдэшный забор?
Петро свел густые, побритые поверху брови, от неожиданности соображая, что от него требуется. А потом ошарашил новостью:
— Заборчик-то, друже Зубр, сменился. Неужто Артистка не известила там в бумагах, которые принес?
— Как сменился? — Гринько, сидя, отодвинул коптилку и взял со стола скрученное в трубочку донесение. — Ты отвечай; что тебе до бумаг, когда спрашиваю?
— Так и сменился. Был энкавэдэшный, стал эмгэбэшный. С эмгэбэ нам теперь предстоит дело иметь. Тесная будет дружба, черт бы их побрал!
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу