Ариадна Борисова - Божья отметина - Мать

— Не хахаль!

— Скуснай, — уговаривала Майис. — Ам-ам.

Отщипнув от кусочка, зажмурила глаза, закрутила головой:

— М-м-м! Скуснай чохон!

— Чо-хон, — четко повторила Изочка новое слово. — Изося хочет чохон, дай!

Запустив пальчики в блюдце с крупитчатым квадратиком чохона, скорчила довольную гримаску, завертела залоснившейся рожицей, подражая гостье:

— М-м-м! Скуснай!

На пастилу, влажно-глинистый цвет которой ей ни о чем съедобном не напомнил, она даже не взглянула.

Мария встала на стул, пошарила на антресолях над дверью: слава Богу, есть, хоть сюда не успела залезть пронырливая нянька. Достала давно припрятанную плитку прессованного грузинского чая и чекушку спирта, купленную когда-то для медицинских целей. Наполовину разведя водой, плеснула спирт в чашки — гулять так гулять!

— Ок-сиэ! — обрадовалась Майис. — Пей-пей!

— Окся! Окся! Пей-пей! — смеялась Изочка.

Оттаивая, словно после долгой морозной дороги, Мария наслаждалась горячим ароматом чая, пряной вязкостью ягодной пастилы, облепившей зубы кисло-сладкой смолкой. Приятное хмельное тепло разлилось в желудке, и, кажется, не ела она ничего вкуснее лепешки, накрытой сверху жестким листиком сушеного мяса. С удовольствием наблюдала за Изочкой, собирающей с тарелки воздушные крошки чохона с уже слипающимися от сна глазами… К Марии снова возвращался вкус к жизни.

Дочка уснула с маслеными от молочного гостинца щечками в кольце целебных рук Майис. Мария хотела переложить ребенка на постель, но якутка отрицательно покачала головой.

— Пусь спай на руки. Я скучай дебиська. Я сказай: «Где Марыя-эдьий, где дебиська? Один год, дба год. Нету-нету. Как так?» Я скучай бот тут, — постучала она по груди.

— Не хотелось тебе досаждать, — виновато сказала Мария, ругая себя за то, что за бедами совсем забыла о доброй женщине. — Изочка плохо себя чувствовала… Вообще что-то постоянно не везло…

— Стапан узнабай от люди, — продолжала Майис. «Нога болей дебиська, нога болей Марыя, ай, накаас-накаас! Иди, Майис, искай!» — забавно поигрывая бровями, артистично изобразила она мужа и горестно вскрикнула: — А тут — ай-яй, накаас! Болей-болей! Плакай!

— Уже не плачу, Майис. Спасибо, что пришла… Было трудно, но кризис у Изочки миновал, еще чуть-чуть и, надеюсь, совсем выздоровеет.

— Ты, я — друг, эдьий? Я — дом дебиська. — Майис махнула рукой в сторону двери. — Один, дба, три день, много день. Дебиська хоросо — учугэй. Расти с мой Сэмэнчик, я смотрей. Ты гости ходи — радуйся, дебиська болсой, тостый, много кусай, дом тепло, не болей. Потом — бесна, потом отпуск — забрай дебиська.

В голове сильно шумело, и Мария еле сообразила, что Майис предлагает до лета взять ее дочку к себе. Еще сегодня утром она и предположить не могла, что способна без единого слова возражения хотя бы ненадолго отдать ребенка в чужую семью. Но теперь согласилась с большим облегчением, уверенная в том, что у Майис Изочке будет по-настоящему «хоросо — учугэй». Гораздо больше она беспокоилась о том, что не может предложить ничего равного в ответ на эту неоценимую поддержку. Словно прочитав ее мысли, Майис радостно сообщила:

— Стапан сказай: «Читай нада. Грамота есть — читай есть. Пусть Марыя учай», — и залилась озорным смехом: — Буду читай — нету работай, Стапан ругайся, я — потолок плюбай!

Изочкин диатез прошел быстро. Майис каждый день купала ее в талой воде с отваром череды. Тельце ребенка очистилось от корост, щечки налились и засияли свежим румянцем, только на коленках и пальчиках ног остались темные пятна. Как оказалось после, остались навсегда.

Девочка снова начала ходить, сперва опасливо опираясь о стены, а через несколько месяцев ножки совсем окрепли, и она уже прыгала вокруг печки в пошитых Майис мягких меховых носках-кэнчиках почти так же резво, как Сэмэнчик. Мария приходила каждый день и, мучаясь тем, что дочь доставляет людям массу хлопот, всякий раз собиралась ее забрать. Майис возражала:

— Изоська пока не сильно здороп. Будет сопсем здороп — домой пойдет.

Общаясь с Марией, Майис стала довольно сносно изъясняться по-русски. На воскресных «уроках» она не сидела без дела и, постигая премудрости русского алфавита, двигала ногой лопасть деревянной кожемялки, в зубастый зев которой была засунута жеребячья шкура — будущая шубка для Изочки.

В конце концов, Мария махнула рукой на невозможность равноценно ответить на эту непреходящую щедрость. Считая себя неоплатной должницей, она приносила сюда все, что только удавалось где-нибудь раздобыть: несколько метров бязи, кусок туалетного мыла, ножницы и ярко-красную помаду в круглом серебристом пистоне, которую подфартило выменять у соседки на полкило отрубей. Майис бурно радовалась каждому подарку и сердилась, когда Мария, смущаясь, пыталась втолковать ей о своем долге.