Эрик поднимался в кабины огромных грузовиков и оказывался на огромной, как ему казалось, высоте, среди разных приборов со стрелками и непонятных рычагов. Потом мама стала работать в конторе какого-то инженера. Там не было ничего вкусного или интересного, но зато Эрик видел, что у этого инженера есть деньги. Эрику не разрешалось ничего брать, да и что ему там было брать — кучи бумаг со всякими чертежами? Однажды маму с Эриком пригласили к инженеру в гости. Дома у него были две лошади и конюшня, плавательный бассейн и два спортивных автомобиля с откидывающимся верхом! Была там и семья инженера: взрослые дети и седые родители. Все вместе они пошли ужинать в столовую, которая показалась Эрику больше, чем вся его квартира; на столе была скатерть, стояли три канделябра и лежали матерчатые салфетки. Мама отвела Эрика в сторонку и попросила хорошо себя вести за столом и быть со всеми вежливым. Эрик ничего не ответил. Все равно я никогда ничего не говорю — как же я могу сказать что-нибудь не то? — подумал он про себя. Потом мама нагнулась и сказала Эрику на ухо, что ей хочется показать им, как он умеет говорить по-английски. Весь ужин Эрик молчал, ел маленькими кусочками и жевал неторопливо: пусть не думают, будто мне нравится их ужин!
В такие дни мама часто бывала расстроенной и, придя домой, говорила Эрику о том, как ей хотелось бы все бросить и вернуться обратно домой. Говорила, что она устала от такой жизни. Это «обратно» Эрик представлял себе в основном по рассказам мамы, в которых он ни разу не услышал ничего хорошего. Ей приходилось жить вместе с братьями и сестрами в одной комнате. У них не было туалета в доме. У них не было электричества. Временами им не хватало еды. Такую Мексику Эрик часто видел по телевизору в вечерних фильмах, где дети бродят босиком по грязи или по разбитым тротуарам, а смешные маленькие мужчины носят широкополые соломенные шляпы и похожие на мешки белые рубахи и штаны. Женщины все время ходят в церковь и молятся святым, которые стоят в нишах, и, благоговейно склонив головы, перебирают бусины четок. Там — отмечал про себя Эрик — везде скалы, и скорпионы, и тарантулы, и гремучие змеи, и грифы, и никаких деревьев, и не хватает воды, и тощие собаки и ослы, и страшные злодеи с револьверами и ружьями, в непробиваемых пулями кожаных куртках, которые с дикими криками и громким хохотом въезжают в город, чтобы напиться и устроить пальбу из пистолетов и ружей — прямо как фейерверк на Четвертое июля! — и носятся на лошадях по всему городу, как гонщики на мотоциклах по песчаным дюнам. По-английски все они говорят с каким-то дурацким акцентом — у мамы совсем не такой акцент! Эрик даже не задавался вопросом, есть ли в Мексике хоть что-то хорошее, потому что все равно Мексика была далеко и он знал о ней только из рассказов мамы и фильмов. Он жил на асфальтированных и освещенных фонарями улицах, далеко от таких мест, где ездят на велосипеде, где аптека с восточными снадобьями, где армянская продуктовая лавка, где на одном и том же углу черные кубинцы пьют кофе и обсуждают игру «Доджеров» [4] «Лос-Анджелес доджерс» («Лос-Анджелесские ловкачи») — профессиональный бейсбольный клуб.
.
Иногда Эрик молился перед сном — лежал в кровати и благодарил Бога за маму, которую он любил, и просил у Него прощения за то, что не разговаривает с ней и с другими, — вообще ни с кем, только со своим другом Албертом, — и за то, что мама никогда не ходит в церковь, и за то, что он никогда не причащается, как это делает Алберт, — и все же одному только Богу Эрик мог признаться, что причащаться ему хочется лишь потому, что так делает Алберт. Эрик молился за то, чтобы на них с мамой снизошла Божья благодать: Бог представлялся ему добрым волшебником, а счастье должно было прийти, как приходит раннее утро, когда прямо за открытым окном стайки воробьев щебечут на ветках деревьев и кустов, и эти звуки становились все громче и громче, а Эрик вслушивался в них и глаза его закрывались.
Инженеру было совершенно неважно, что Эрик скажет о нем Алберту, — что это его папа или что просто их знакомый. Алберт совсем недавно переехал в соседнюю квартиру, и у него были и мама и папа. Эрик знал, что мать Алберта недолюбливает его маму, и поэтому сказал ему, что его новый папа — инженер. Эрик и вправду думал, что так оно и будет, и даже надеялся, что у него появится своя лошадь. Когда стало ясно, что ничего этого не будет, и, хотя уже наступил полдень, мама лежала в постели и плакала, сморкаясь в платок, потому что она потеряла работу, в их жизни снова появился Роке. Роке был никем — а может, кем-то и был. В нем не было ничего особенного — а может, что-то и было. Он старался говорить с Эриком по-английски, думая, что именно из-за плохого английского Эрик при нем молчит. И Эрику пришлось сказать Алберту, что Роке — его дядя, поскольку все знали, что инженер скоро станет его новым папой. Дядя Рок, сказал Эрик. Брат моей мамы, объяснил он Алберту. Роке работал по ночам, а днём был свободен и как-то раз предложил Эрику и Алберту покататься. В машине мама сидела рядом с Роке и всю дорогу ласкалась к нему. К тому, кто считался ей братом, а Эрику — дядей Роком. Алберт ничего не сказал, но он видел, что происходит, и понимал, каково все это наблюдать Эрику. У Алберта были родители, бабушки и дедушки, сестра с братом, и он гулял с друзьями, только когда какой-нибудь из его двоюродных братьев не приезжал к нему в гости. Такой друг Эрику не нужен.
Читать дальше