Борис Никольский - Непобедимая

Мищенко говорил с заметным украинским акцентом и так певуче и мягко, что можно было подумать; немцы окружили город не колючей проволокой и смертоносными минами, а розами и цветущей жимолостью. Но вдруг голос его переломился, певучая интонация исчезла:

— В ночь перед атакой саперы из штурмовой группы начали делать проход. Они работали бесшумно…

А Левашову казалось, что он слышит лязг ножниц, рвущих железную паутину, и предательский шорох снега. И даже слабый стон товарища услышал Левашов, когда Мищенко сказал:

— Фашисты осветили наших саперов ракетами и открыли по ним пулеметный огонь. Командир штурмовой группы лейтенант Лаврушинский был ранен, но продолжал командовать, и проходы для атаки были сделаны вовремя.

— Разрешите продолжить, товарищ капитан? — спросил Ковалев. — …По этой дороге в апреле сорок пятого года наши танки шли на Берлин. После ночного марша головной танк старшего сержанта Лукина подошел к реке, но фашисты успели взорвать мост, и танки остановились. Надо было выстроить новый мост. За это дело взялись саперы. Вражеская артиллерия открыла по ним огонь, самолеты пикировали на них. Но саперы выстроили новый мост, и наши танки перешли через реку.

Левашов понял: солдаты решили познакомиться с ним еще до первого занятия. Быть может, Кронин помог молодым солдатам? Быть может, они прочли историю Новинского краснознаменного полка? Или может быть, вчера вечером, когда Левашов готовился к занятию, солдаты рассматривали старые альбомы с выцветшими фотографиями военных лет и вырезками из фронтовой газеты?

Так это было или не так, но солдаты многое узнали о беспокойной дороге войны, по которой прошел Левашов.

Занятие было закончено, солдаты строем возвращались в казарму, рядом с ними шел капитан Левашов.

И теперь он не сетовал на то, что не встретился со старыми друзьями. Более, чем когда-либо, он чувствовал себя вместе с ними. У каждого из них своя дорога. Служит на Дальнем Востоке Григорий Торопов, учится в Артиллерийской академии Дмитрий Лаврушинский, выращивает урожай Георгий Колесов, испытывает новую конструкцию Павел Андронов, заканчивает новую пятилетку Петр Лукин. Разные эти дороги сливаются в одну, по которой вместе с Левашовым идут и старые, и новые его друзья.

В июльский день тысяча девятьсот сорок первого года я стоял в огромной очереди на улице Чайковского. Было очень душно, казалось, что медное солнце неподвижно висит над крышами и, как всегда в ленинградский жаркий день, пахло горячим асфальтом, перегоревшим бензином и, едва ощутимо, кондитерской сдобой, хотя ее не было уже и в помине.

Очередь двигалась медленно, толчками, и опять останавливалась надолго. Казалось странным, что в этой небывалой, необыкновенной очереди могут быть споры и пререкания, но у входа в военкомат образовался настоящий затор и двое красноармейцев в пропотевших гимнастерках никак не могли навести порядок.

Какой-то подросток в узорной тюбетейке, стоявший рядом, покосился на мой грузный карман и попросил перо на минутку.

Прижав квадратик бумаги к стене, он быстро исписал его кривыми буквами.

— Как, по-вашему, достаточно? — спросил он. — Взгляните, пожалуйста!

В заявлении было сказано, что податель сего, ученик восьмого класса средней школы, просит зачислить его в ряды Красной Армии и немедля отправить в часть, действующую против фашистских захватчиков. Имеет хорошие успехи в стрельбе из винтовки, ходит на лыжах, лазает по-пластунски, разбирает и собирает мотоцикл, а так же знаком с радиотехникой и связью.

— Что ж, по-моему, достаточно! — сказал я ему, возвращая заявление. — Вот только насчет возраста… пятнадцать лет! Зеленовато, а?!

— Неполных шестнадцать! — поправил он и посмотрел на меня в упор. Роста он был небольшого, но с крупным лицом и темными размашистыми, мужскими бровями.

— Видишь ли, дружище, — я старался говорить возможно более обходительно. — По существу, ты еще, так сказать… Ну, юнец, что ли? Школьник. Надеюсь, ты не станешь этого отрицать! А война, мягко выражаясь, дело серьезное… и прежде всего — это дело людей взрослых.

Все, что я говорил ему, было очень правильно, разумно, бесспорно, но странная вещь — я почти физически ощущал, что произношу какие-то гладкие, скользкие, «рыбьи» слова.

— Все? — спросил он, продолжая разглядывать меня в упор. — А хотелось бы знать, сколько пуль всадите вы в мишень, ну, хотя бы с десяти метров? А речку переплыть в одежде вы сможете? А правильно навернуть портянку?.. Наверно, сразу натрете во-о-о-т такие мозоли! — он фыркнул и, отходя от меня, добавил: — Вы здорово напоминаете моего папашу!