Борис Никольский - Непобедимая

— Он, понимаешь, кожу очень обожает! Чтоб скрипело все на нем! А штанов кожаных найти не может. Во сне они ему снятся! Вот он заплатки и нашил. Леи — у кавалеристов называются.

— Конь у него! — вздохнул Санька и покосился на Петьку.

— Ничего конь… — согласился парень. — Только с норовом. «Зверем» кличут!

Санька опять метнул глазом на Петьку и, помрачнев, сказал:

— Играть будем или разговоры разговаривать? Тащи рюхи кто-нибудь!..

Парень в гимнастерке поначалу мазал. Палки были слишком легки для него и летели поверху, не задевая фигур. Санька молча торжествовал. Но вскоре парень наловчился и принялся вышибать одну фигуру за другой. Петька влюбленными глазами смотрел на него и, устанавливая очередную фигуру, восторженно выкрикивал:

— «Бабушка в окошке»! «Письмо»!..

Раз! Нет ни бабушки, ни окошка! Два… Было письмо — и поминай, как звали!

После четвертой партии потный, насупленный Санька бросил палки на траву и, ни к кому не обращаясь, заявил:

— Надоело!

Ребята деликатно молчали, и Санька, чтобы восстановить престиж, небрежно предложил:

— Бабки побросать не желаешь?

— Не умею… — сокрушенно вздохнул парень, лукаво щурясь на Саньку. — Никогда, понимаешь, в руках не держал!

Санька был обезоружен такой откровенностью и решил, в свою очередь, быть великодушным:

— В рюхи ты играть мастак… Но бабки похитрей — это тебе не палками махать!

Парень подтвердил, что махать палками действительно не велика премудрость, чем окончательно расположил к себе Саньку. Они уселись рядом на плетне и завели неторопливый разговор. Санька заявил, что пушка — это не пулемет, и парень согласился с ним. Затем они слегка поспорили о преимуществе русского штыка перед австрийским, и Санька вынужден был признать, что хотя австрийский тесак незаменим в хозяйстве, но трехгранный русский удобней в бою.

— Слушай! — вдруг доверительно обратился к парню Санька. — Можешь за меня с вашим главным поговорить?

— С нами хочешь? — догадливо подхватил парень.

— А что, нельзя?

— Годами не вышел.

— А ты вышел?

— Я, брат, соврал! Прибавил себе малость.

— И я совру.

— Не поверят.

— Тебе поверили?

— Время было такое, что поверили. Теперь, брат, строго!

— Эх!.. — досадливо протянул Санька и отрубил: — Все равно, сбегу!

— Мать у тебя есть? — серьезно спросил парень.

— Есть… — вздохнул Санька. — Сестренка еще…

— У меня тоже — мать и сестренка… — задумался парень и, помолчав, негромко запел:

— Это что за песня такая? — недоуменно взглянул на него Санька.

— Солдатская…

— Какая же она солдатская? Чудной ты!..

— Раз хорошая, значит, солдатская… — медленно, точно повторяя где-то уже слышанные слова, ответил парень.

— Скачет! — закричал вдруг Сергунька. — Этот… В кожаных портках!

Ребята, обгоняя друг друга, бросились к дороге. Санька кинулся было за ними, но, оглянувшись на парня, остановился. Охрипшим вдруг голосом сказал:

— Пойти, что ли, поглядеть?

— А чего ж? — кивнул ему парень. — Сходи…

— Ты тоже топай, — посоветовал Санька. — А то влепят тебе за отлучку!

— И очень даже просто! — нараспев ответил парень и озорно подмигнул Саньке.

Санька перескочил через плетень и побежал к церкви.

Вороной, покрытый хлопьями пены, стоял у крыльца штабного дома. Коновод уже расседлал его, вытирал попоной лоснящиеся бока и спину лошади, неодобрительно качал головой и ворчал в усы.

Ребята, облепившие ограду, выжидающе смотрели на Саньку. Комкая в руках фуражку, он не отрывал глаз от жеребца. Потом, не глядя, кинул фуражку через плечо и решительно направился к крыльцу. Остановившись за спиной коновода, тронул его за рукав.

— Поводить надо коня. В мыло загнали!

Коновод обернулся, оглядел Саньку с ног до головы, опять повернулся к вороному.

— Такого коня не жалеют! — не унимался Санька. — Хозяева! Так и запалить недолго!

Коновод бросил попону и, вынимая кисет, доброжелательно покосился на Саньку.

— Ему небось обиход с понятием нужен! — заливался соловьем Санька. — Овес по часам-ходикам задавать! Не мерин косопузый! Я бы за таким конем, как за дитем малым, ходил! Дай повожу, дяденька!

— А если уши оттяпает? — усмехнулся в усы коновод.

— Не оттяпает! — заверил его Санька и, не дожидаясь согласия, потянул за повод.

Жеребец, осторожно переступая точеными ногами, пошел за ним. Санька чувствовал на шее его горячее дыхание. Дойдя до церковного крыльца, Санька остановился. Вскочил на крыльцо и прыгнул на спину лошади. Жеребец взвился на дыбы. Прижавшись к ограде, ребята испуганно ахнули. Через площадь бежал коновод и кричал, размахивая недоуздком. Санька, крепко обхватив ногами бока лошади, судорожно вцепился в поводья. Жеребец сделал «свечку», мотнул головой и понес бешеным галопом.