Николай Григорьев - Невская равнина

— Забалканский, девять? — уточнил я. — Как же, как же, знавал и я этот адрес. И форму отлично помню, которую носил: окантованные зеленым бархатные наплечники с литым вензелем. Фуражка с тем же зеленым кантом и эмблемой широких познаний, которые давал институт: топорик, перекрещенный с якорем. И профессоров помню…

Любопытно было видеть, как менялось лицо старого путейца. Сперва выпятилась нижняя губа — он был озадачен встречей. Потом сунул в рот сигару и принялся усердно жевать ее, как бы размышляя: «Верить или не верить? Какой-то красный командир — что может быть общего с изысканным путейцем?» Наконец раскурил сигару, глаза его повеселели, и он устроил мне ловушку:

— А шшебень какой бывает?

Так он произнес слово «щебень». В мои студенческие времена, помнится, было принято оригинальничать; особенно доставалось родному языку. У старого путейца звук «щ», видимо, вообще уже отсутствовал в произношении, был во имя моды истреблен. Я не ответил по поводу «шшебня», чем навлек на себя взгляд презрительный и осуждающий.

— Прошу прошшения… — Щеголь гордо вскинул голову. — Не туда попал. Оревуар!

И человек, которого хотелось бы назвать существом ископаемым, приподнял соломенную шляпу-тарелку. Он уходил, при каждом шаге далеко откидывая в сторону трость. Шагало оскорбленное достоинство…

Оборачиваюсь к Грацианову, а он уже, молодчина, освоился с делом: людей на регистрации не задерживает, толпа ополченцев поредела. Да и помощник уже у него под рукой. Сам выбрал из молодежи — так-то лучше.

Еще и день не кончился, гляжу — опять тот самый путеец. Повинно снял шляпу, трость убрал за спину.

— Сможете ли вы, коллега, меня простить? Ведь я вас заподозрил бог знает в чем…

— В самозванстве. Это я понял.

Старый путеец страдальчески поморщился.

— Простите, если можете… — Он достал из портфеля изящный томик с закладкой и раскрыл его. Я прочитал: «Список студентов института по состоянию на 1914 учебный год». А путеец тут же услужливо отчеркнул ногтем строку с моей фамилией.

Я и не подозревал, что существуют такие ежегодники, а оказывается, были даже и любители собирать их.

Затем Попов деликатно подсказал, как было бы полезно использовать его в батальоне. Я согласился, и с его участием возникло при штабе проектно-строительное бюро, которое он и возглавил. За дело он взялся, как говорится, засучив рукава. И с языком стал меньше фокусничать. Если иногда и скажет: «Это секретно. Уберите в несгораемый яшшик», то тут же и поправит себя: «Я-щик!»

Чертежником у него стал один из самых молодых ополченцев, студент строительного техникума комсомолец Ваня Виноградов. Круглолицый, с ярким румянцем во всю щеку. Ваня вырос в деревне на благодатной псковской земле и выглядел этаким наливным яблочком. Некоторую солидность, впрочем, придавали Ване очки. Он прошел весь боевой путь войны. Ныне это ленинградский писатель Иван Иванович Виноградов.

В Михайловском саду издавна существует укромное местечко «У зеленого забора». Забор этот совсем не в стиле сада, принадлежащего Михайловскому дворцу и выращенного придворными садовниками. На одной стороне сада архитектурный шедевр — павильон Росси, а на другой — забор простой плотницкой работы. Для неприметности он сделан густо-зеленым, но этого, посчитали, мало и задрапировали его шпалерой кустарника. Узкое тенистое пространство между забором и кустами стало во время сессий прибежищем учащейся молодежи.

Но время сессий прошло, да и время прочих занятий тоже. Уголок пустует. Сюда я и позвал Гулевского, попросив его рассказать о себе. Он предъявил военный билет. Вижу — к службе не годен, снят с учета. С горечью поведал он мне о своем сиротском детстве. С четырнадцати лет Жора, деревенский паренек, отправился искать «свою корку хлеба». Устроился было лампоносом на шахте, но потянуло на большее. Попал к сталевару на «мартын», но тут, по мальчишеской дурости, не уберегся от кипящего металла, ударило пламенем по глазам… Неизлечимый ожог сетчатки. Из больницы вышел, а в цех пустили только попрощаться.

И вот он, уже совершеннолетний, в Ленинграде. Завербовался в Морской порт. Поглядели на парня — молодец молодцом, к работе охоч, и определили его в Лесную гавань: «Ступай в бригаду носаков!»

А у него на уме уже рекорды. Была для новичков экскурсия по порту, и в тамошнем музее Жоре запомнился один портрет. Улыбнулся ему «носак», который на работе всех превзошел: брал на плечо до двенадцати пудов досок.