Комиссар залпом допил кипяток, уже остывший.
— Пиши председателем Хралова.
Это был не молодой уже инженер. В прошлом конник корпуса Котовского. Благодарственной грамотой за подписью Григория Ивановича гордится не только он сам, но и вся вторая рота, где он политруком. Ввели в комиссию Гулевского, ввели Сашу Днепровскую…
В штабе в присутствии комиссара я спросил Лапшина:
— Командирский паек получили?
— Получил.
— Что в нем?
— А как всегда, — усмехнулся старший лейтенант. — На один укус. Тут же и съел.
В батальоне комсомольцы создали плакат-газету «Динамит». Ее не назовешь стенной. Стенная газета живет прочно на стене, оттого и «стенная». «Динамит» и не многотиражка — готовят его регулярно, но в одном экземпляре. И тем не менее свежий номер «Динамита» успевают прочитать во всех подразделениях батальона. А ведь батальон, напомню, армейский, роты обычно разрознены, каждая работает на боевом участке какой-нибудь дивизии из входящих в армию.
Это и определило характер газеты. В основе — это складень из трех фанерных створок, так что газету можно повесить, а можно и поставить. Удобно и то, что материал можно менять по частям и в любое время. Это сделало газету злободневной.
Изготовили складень в комсомольском бюро батальона. Составлять газету и редактировать поручили комсоргу Якерсону и члену бюро, бывшему чертежнику Виноградову. Но Виноградов приступил к делу не с чертежными инструментами, а обнаружил способности стихотворца. Якерсон оказался неплохим рисовальщиком.
Разведчик Богуславский подорвал вражеский пулемет. Через день уже стихи на первой полосе:
Моряк, сапер, разведчик смелый
К врагу вплотную подошел,
Гранатой действуя умело,
Так пулемет его разделал —
Фриц и обломков не нашел.
А на третьей полосе карикатура на нашего батальонного почтальона и стишок:
Все дела, брат, все дела,
Некогда умыться.
До чего ж ты довела
Парня, экспедиция.
Якерсон расцвечивает полосы газеты. А карикатуры его поддерживает стихами Ваня Виноградов.
Теперь Виноградов политрук третьей роты, но с газетой не порывает. К обоюдной пользе.
Знакомлюсь со свежим номером «Динамита». Уже поступают сведения из комиссии, проверяющей каптерки и склады батальона. И вот отклик «Динамита» — карикатура и острый стишок:
Каптер вешал табачок,
Под тарелку — пятачок,
Пятачок, мол, пустячок —
Не заметит простачок.
Наш боец не простачок,
Он заметил пятачок,
Он заметил, что каптер —
Вор!
Комиссия вскрыла и хищение хлеба. Обирали голодного бойца не только с помощью пятачка под тарелкой… Пришлось акт комиссии передать прокурору.
И вот суд. В бараке стол, скамьи, уже переполненные саперами. Привели под конвоем Чирка и двух кладовщиков, сообщников его по воровским делам. Все трое, бледные до неузнаваемости, едва переставляли ноги. То одному, то другому становилось дурно, и заседание суда никак не могло начаться. Напряженная тишина, которая могла прорваться и самосудом… Я усилил конвой. А председатель, юрист из трибунала, видать, бывалый человек, не стал медлить. Постучал ладонью об стол и огласил обвинительное заключение. Рядом с ним за столом — заседатели из рядовых бойцов.
Председатель:
— Встаньте, Чирок. Признаете себя виновным?
Чирок стоит истуканом. Пуговицы на гимнастерке срезаны (так полагается), все ремни отобраны, и он, казалось, озабочен только тем, чтобы не сползла одежда.
Так ничего и не сказал. Но когда председатель предоставил слово бойцам, разделив их на обвинителей и защитников, — единодушный грозный голос презрения как бы пробудил истукана. Чирок признался в воровстве и повалился на колени.
Кладовщики, напротив, пытались изворачиваться, валили вину на помпохоза: мол, понуждал воровать и все забирал себе, возил на продажу в город… Однако справедливый приговор всех троих уравнял:
— В штрафной батальон!
Получил батальон задание — подготовить пути для движения танков. Гляжу на карту — направление указано на юг, юго-запад, юго-восток… Ура, близок удар по фашистским головам! Но — чшш… распоряжение с грифом «Совершенно секретно», и мы с комиссаром порадовались лишь втихомолку. Расписались на бумаге — «читали», и начштаба Лапшин тотчас упрятал ее в свой сейф.
Дело было зимой, но наст на невской равнине обманчив: под коркой льда и снега тут и там таились болотца, а кое-где и трясины. Даже в лютые морозы, на которые не поскупилась зима 1941/42 года, многие из них не замерзали.
Читать дальше