Паскаль Рютер - Барракуда forever

На сей раз мотор не заурчал, а тоскливо взвыл, не предвещая ничего хорошего. Утром мама кормила меня завтраком, я воспользовался моментом и спросил:

— Мама, мне показалось, что сегодня ночью звонил телефон.

— Папин сотрудник ехал на машине и попал в аварию.

— И папа уехал?

— Да, чтобы… забрать важные бумаги, которые тот человек увез с собой.

Улыбка у нее вышла такой же неубедительной, как и ложь. Я ушел в школу, сам не свой от тревоги. В голове проносились самые ужасные картины.

Александр сразу это заметил. Он, как обычно, был в своей высоченной шапке, кожаная отделка которой блестела на солнце. Никогда я не встречал человека, носившего что-то подобное.

Он хотел, чтобы я все ему рассказал, но я не мог. Стук шариков, которые он нарочно перебирал в кармане, искушая меня, не помог развязать мне язык. Он улыбнулся и прошептал на одном дыхании:

— Есть вещи, о которых мы не можем говорить, это то, что для нас священно.

Я подумал тогда, что молчание порой объединяет лучше любых слов.

В начале следующей перемены мальчишки, проходя мимо вешалки, стащили шапку Александра. Завладев добычей, они ринулись во двор, издавая воинственные индейские кличи. Александр, ошалевший так, словно с него сняли скальп, еле выдавил:

— Я знал, что это когда-нибудь случится!

Его странная шапка перелетала из рук в руки, словно мяч в регби, ее валяли в пыли, гоняли по двору, пиная ногами. Утомившись, мальчишки решили растоптать ее и таким образом с ней покончить.

— Погоди, — сказал я Александру, — смотри, что сейчас будет.

— Не надо, — прошептал он, пытаясь меня остановить.

Но я уже был далеко. Я почувствовал, как от меня отделяется некий невидимый человек, как по моим жилам растекается то, что есть во мне от Наполеона. Я с разбегу уложил троих, а остальные сочли, что лучше заняться чем-нибудь еще, кроме этой драной шапки. Вернее, того, что от нее осталось.

Александр разглядывал ее со слезами на глазах. Он вертел ее и так и сяк, пытался придать ей форму, но она превратилась в тряпку, а ее кричащие цвета скрылись под слоем пыли. У него дрожал подбородок. Он пожал плечами и сказал мне:

— Вот, возьми свои шарики, ты их заслужил. И больше никогда в них не играй.

— Может, пока оставишь их у себя?

Он улыбнулся, кивнул и показал мне разноцветные лохмотья, в которые превратилась его шапка.

— Видел? Остается только отнести ее на помойку.

— Нет! На рождественские каникулы мы поедем к бабушке на юг Франции. Я уверен, она сумеет ее починить. Дай сюда.

Он на миг заколебался, потом протянул мне шапку. По его глазам я понял, что она ему так же дорога, как мне — подаренные дедом шарики.

— Я уверен, что мама мне соврала. С Наполеоном что-то случилось.

На обратном пути из школы мы с Александром остановились у телефонной будки и набрали номер Наполеона. Никто не ответил, сигнал прозвучал раз двенадцать — и ничего.

Там мы и расстались, едва обменявшись парой слов.

В тот вечер, возможно потому, что я нес ответственность за его несчастную шапку, или же потому, что надо было как-то унять мучившую меня тревогу, я не удержался и последовал за ним. Он шел медленно, спрятав руки в карманы, вытянув шею, погрузившись в свои мысли. Мешочек с шариками, подвешенный к поясу, бил его по ноге при каждом шаге. Вскоре я понял, что он идет если не наугад, то без особого желания добраться до дому самой короткой дорогой. Наоборот, он нарочно сворачивал на самые отдаленные улицы, выбирал самый невообразимый маршрут, по нескольку раз возвращался на одно и то же место, так что я в конце концов решил, что он старается запутать следы.

Иногда что-то привлекало его внимание, и он резко останавливался, опускался на корточки, доставал из кармана щепочку и водил ею по земле. Я понял, что Александр спасает насекомых, которых увидел на дороге, перенося их под скамейку или поближе к стене — туда, где их никто не раздавит. Мне вдруг стало стыдно, что я за ним слежу, и я быстро свернул на другую улицу.

Я помчался домой, снова испугавшись за дедушку и решив расспросить мать. Но ее не было дома. Я закрылся у себя в комнате, такой же истерзанный и потрепанный, как шапка Александра.

Я услышал, как отворилась входная дверь. Вошли родители, а за ними — сухощавая тоненькая дама, темные волосы которой были собраны в тугой пучок, закрепленный двумя китайскими палочками крест-накрест. Вся она была сухая, угловатая, колючая. Только пучок был круглый и мягкий.