Николай Студеникин - Невеста скрипача

— Сигареты захватил? — спросил Захар Иванович. — Дай-ка одну, что ли… Это ж удивительные люди женщины, — сказал он, прикурив от спички, поднесенной Евстифеевым, и несколько раз пыхнув серым дымком. — Никак их не понять, ни с какого боку. Пианино, а не психология… — покачал он головой. — И погода гнилая какая-то. Сейчас бы морозцу, — сжал он кулак, — чтоб схватило. Ан нет, плюс три — плюс пять, — потопал он сапогом по нечистой земле. — И это ночью. Куда годится?

— Ни к черту, — согласился Евстифеев. — А хорошо! Закурил — и от души сразу отлегло. Как рукой… Теперь совсем другой образ жизни!

— Это точно, — подтвердил Захар Иванович, по-прежнему глядя в землю. — Работал я с одним еще в Татарии. Тот после обеда всегда говорил: «Ну, теперь можно с голодным равняться». Так и тут. Я и есть не стал, чтобы не расстраиваться. После курить еще сильней потянет, изведешься. А курнул — слюна побежала, есть охота, спасу нет! — Он сплюнул себе под ноги и поморщился. — Я вот что думаю, — продолжил он, немного помолчав, — может, сложим все на место, как было, сигареты эти, будь они неладны, и все остальное? Он ведь, я полагаю, снова за сигаретами побежал. А то обидится. Он — туда-сюда, как челнок, а мы тут сидим покуриваем — и хоть бы хны. А грязь-то, грязь — во! — Захар Иванович чикнул себя по колену. — Или нет, пусть остается все как есть, — добавил он, поразмыслив. — Большой уже парень. Думаю, поймет.

Потом они долго сидели молча, глядя в разные стороны и думая каждый о своем. Темнело. На фоне густеющего неба чернела вышка. Контуры ее расплывались. «Недолго тебе тут стоять, — вздохнул Захар Иванович, глядя на нее. — Подвела ты нас, голубушка. Скорей бы уж монтажники приезжали».

На порог вышла повариха. Придерживая дверь, она глазами, ничего не видящими со света, поискала мужчин.

— Есть-то будете? — спросила она у темноты.

— Подождем пока, — ответил Захар Иванович, помедлив. — Может, явится. Ночевать-то ему там все равно негде.

— Ну, как знаете, — ответила повариха и закрыла дверь.

И снова стало темно и тихо. Захар Иванович, любивший обстоятельность во всем, даже в мелочах, называл пятачок, у края которого сидел сейчас, «двором». Он вспомнил, что Венька всегда добавлял к слову «двор» эпитет «королевский».

Откуда-то донесся вдруг обрывок бравой песни. «Нет, почудилось», — подумал Захар Иванович и покосился на Евстифеева. Тот, однако, тоже вслушивался, далеко вытянув шею. Смешно топорщилась его борода. Долетел еще один обрывок. Уловив его краем уха, Захар Иванович с облегчением вздохнул и поднялся с колоды.

— Идет, — сказал он, не в силах сдержать улыбку. — Идет, чертенок! Песни поет, страхи разгоняет! Знакомая картина! Ну, пошли, что ли? — спросил он у Евстифеева и вкусно, до хруста в костях, потянулся. — Холодает к ночи, смотри-ка ты…

Скомкав быстро опустевшую пачку, поднялся и Евстифеев. Белели свежие окурки, набросанные вокруг колоды. Евстифеев кинул скомканную пачку в кусты, спрятал мундштучок и лихо сбил шапку на затылок.

На шум из-за перегородки вышла повариха. Захар Иванович, стоя к ней спиной, долго вешал на гвоздь стеганку и шапку.

— Идет, да? — избегая смотреть на него, почему-то шепотом спросила повариха.

— А куда он денется? — ухмыльнулся Евстифеев. — Песни горланит. Ты послушай!

Повариха приоткрыла дверь и высунулась наружу. Но Венька, подходя ближе, предусмотрительно умолк, и повариха услышала только ровный шум леса.

Захар Иванович, пристроив наконец на гвоздь стеганку и шапку, уселся за стол и широко расставил локти. Он готовил себя к душеспасительной беседе с младшим буровым рабочим и потому старался нагнать на себя суровость. Но лицо его помимо воли плыло в улыбке.

Повариха покосилась на него, вздохнула и удалилась восвояси. Но фанерную дверь оставила приотворенной, чтобы лучше видеть и слышать.

Странно, но заметили вошедшего Веньку как-то не сразу, а заметив, растерялись. Все вздрогнули, когда он кинул свою торбу на кровать, и увидели, как он вытирает губы тыльной стороной ладони, будто только что пил воду.

— Явился, значит, не запылился! — зловеще произнес Захар Иванович, и оба его локтя разом гулко ударили по столешнице. — Любуйтесь, вот он, перед вами! Люди тут волнуются, места себе найти не могут, допускают, понимаешь ты, разные слова… — Захар Иванович украдкой покосился за перегородку. За ней независимо хмыкнули. — А тебе, значит, хоть бы хны! Не ожидал я этого от тебя, Харюшин, прямо говорю — не ожидал.