Николай Студеникин - Невеста скрипача

— Как же кто! Агния твоя, вот кто. Там она с мамашей своей и проживает. Третий дом…

— Да не надо мне. — Венька вспыхнул и дернул плечом. — Спасибо за сигареты…

«Первый, второй, третий… — считал про себя Венька. — Этот…» Венька остановился. Он вдруг оробел так, что казалось, нельзя двинуть ни рукой, ни ногой. Нельзя ни постучать, ни уйти. Окна дома, в котором вместе с матерью жила Агния, тускло светились. «Настольная лампа, — догадался Венька. — Читают… Постучать? Нет, пойду».

Хлопнула форточка, зашевелилась занавеска.

— Кто тут бродит? — спокойно спросили сверху.

Венька вздрогнул и, подняв глаза, увидел в окне темный женский силуэт.

— Я… — сказал он.

— Ты? Ах, это ты, Вениамин Харюшин, — после недолгого молчания донесся сверху повеселевший голос. — Знаешь, я забыла тебе сказать: Агнии ведь вообще нет. Она в районе, повышает квалификацию. Ты лучше на следующей неделе приходи.

«Это ж мать ее, — догадался Венька. — Это она на почте сидела, в шапке в розовой! А лихо она меня с «иностранцем» этим поддела, очень лихо: Что ж я, дурак, сразу-то не догадался, кто она?»

— Почему молчишь, Вениамин Харюшин? — спросила мать Агнии, открывая форточку пошире.

— А вы… простите, а вы правда акушерка? — не найдя ничего другого, глупо спросил Венька.

— Правда. А разве это плохо?

Венька смутился:

— Нет, почему же? Извините меня… — и пошел прочь.

— Передать ничего не надо? — крикнули ему вслед. — Что Агнии передать, слышишь, Вениамин Харюшин?

— Ничего не надо, — оглянулся Венька. — Не сердитесь на меня. Я… До свиданья! — Он прибавил шагу.

— Заходи… — напоследок донеслось до него.

Отойдя от дома, в котором вместе с матерью жила Агния, Венька остановился и перевел дух. Было тихо. Венька запустил руку в карман и отломил кусок от третьей шоколадки. Зашуршала утеха детства — серебряная бумага. Плитка долго лежала в кармане и размякла. Венька подумал, что именно потому шоколад и кажется таким вкусным. О том, что он с утра ничего не ел, Венька даже не вспомнил.

«Надо поспешать, — подумал он и прибавил шагу. — Хватились уж меня, наверное. Вот сигареты проклятые, куда ж они подевались? Неужели обронил? Нет, не может быть, я бы заметил. Тем более, если в коробке…»

Потом Венькины мысли перескочили на другое. Сам того не заметив, он начал думать о профессии Агнииной матери. Она казалась ему необыкновенной. Не то что, скажем, буровой мастер, старший или младший буровые рабочие. И уж совсем не то, что повариха или продавец.

Венька шагал и думал о той жгучей тайне, которой окружено рождение человека. Нетяжелая сумка висела у него за плечами. За пазухой перекатывался нагретый электрический фонарик. Батарейки, хотя и истощенные, делали его весомым.

Буровой мастер Захар Иванович Чусовитин встретил старшего бурового рабочего Евстифеева еще на пороге.

— Нету? — заранее расстраиваясь, спросил он.

— Нету, — ответил Евстифеев и снял шапку. — Я, Захар Иванович, думаю, что он обратно подался. Исправлять свою ошибку. Совесть заговорила — такое у меня мнение.

— Думаю, думаю… — проворчал Чусовитин. — Пропадет малец, тогда мы оба с тобой подумаем. Время будет. У тебя, правда, поменьше, а у меня… — Захар Иванович пригорюнился. — Я и говорю, что пианино, а не жизнь.

Поварихи рядом не было. Приключенья приключеньями, переживанья переживаньями, а дело есть дело, и Марья Петровна гремела кастрюлями за перегородкой — то ли готовила что-то, то ли разогревала. При ней поминать пианино буровой мастер не осмелился бы. А без нее ничего, помянул.

— Э-э, да брось ты, Захар Иванович, панихиду-то разводить, — сказал Евстифеев. — Раньше времени-то зачем? Отпеть его мы всегда успеем, такое у меня мнение. Он жить еще собрался, наш пацан. Кеды вон себе купил. Импортные, одна коробочка чего стоит. Шик! — сказал он, подходя к Венькиной кровати. — Интересно, какой размер? — Евстифеев взял длинную коробку в руки и повертел ее. — Легкая. За границей на все другие размеры, не как у нас. Если я, положим, ношу сорок второй…

Из коробки на серое одеяло бесшумно выпало несколько пачек «Примы». Евстифеев замер, приоткрыв обросший рыжеватым волосом рот, и едва не выронил из рук коробку. Недаром она показалась ему легкой. Пачки продолжали падать одна на другую. Некоторые — на пол. Евстифеев поднял их и зачем-то старательно обдул каждую. Затем он присел на край постели и принялся считать:

— …восемнадцать, девятнадцать, — последнюю пачку он повертел в руках, прочел название табачной фабрики, цену, номер ГОСТа и только потом перекинул ее к остальным, — двадцать. Все!