Елена Борода - Я тебя никогда не прощу

– Понял, – прошептал я.

В тот момент я даже не соображал, что каникулы мои погибли, что карту вернуть нереально, поскольку я не знаю, где она. Да я вообще забыл, что на самом-то деле оговорил себя, чтобы выгородить отца. Я действительно чувствовал себя вором и позором семьи, который заслуживает наказания, и СКОРЕЕ БЫ ВСЁ ЭТО КОНЧИЛОСЬ!

– Ну, а теперь пойдём. Закрепим внушение.

Я взглянул на отца. Тот не успел отвести взгляд, забегал глазами, закашлялся.

– Гена, но он ведь всё осознал! Нельзя ли без этого?

– Нельзя. Каждый должен отвечать за свои поступки. Это и тебе не худо бы запомнить, Пётр!

– Гена, стой!

Голос отца прозвучал непривычно твёрдо.

Я замер. Скажи ему, ну скажи! Скажи им всем!

Отец сморгнул.

– Он ещё ребёнок, Гена. Не забудь.

– Я помню.

Дядя Гена подтолкнул меня в спину.

Кажется, ко мне кинулся кто-то, я не разобрал, Пашка или Стёпка, вцепился в колени, заорал. Дядя Гена оторвал его от меня и отшвырнул куда-то в сторону.

Потом втолкнул меня в комнату и плотно закрыл дверь.

Леся

На перемене ко мне подошёл Панфёров.

– Слышь, Сланцева…

– Отвали!

– Да чё ты как эта! Я по-хорошему! Где твой Ребров скрывается?

– Понятия не имею!

– Ты слышала, что он начудил?

Слышала, конечно. Несмотря на то, что завуч, по-видимому, не хотела ни огласки, ни шумной истории, все уже всё знали и, разумеется, Тима осуждали.

Тим в школе уже несколько дней не появлялся.

– Я не знаю, где он, – повторила я.

И пошла на урок. На математику, кажется.

Занятий я больше не прогуливала. Не с кем. Одной шататься без дела неинтересно. А друзей у меня, как выяснилось, кроме Реброва, и нету.

– Сланцева-а! – окликнул меня Арсений, как только я вышла после звонка из кабинета математики.

– Ты теперь на каждой перемене меня доставать будешь? – разозлилась я.

– Да ты послушай меня, потом возмущайся!

Я остановилась.

– Ну.

– А если я скажу, что Ребров ни при чём? Что это он себя оговорил?

– Откуда ты знаешь?

– Да потому что я взял карту, а не он.

Это было неожиданно.

– Я припугнул его чутка, чтоб молчал, – продолжал Арсений. – Но никто ж его не просил всё на себя брать!

Я не отвечала. Не знала, что ответить.

– Инопланетянин твой Ребров!– заключил Арсений.

– Он не мой, – уточнила я. – А кто-нибудь ещё знает об этом?

– Полинка.

– А она почему молчит? Могла бы вступиться за своего любимца.

– Не вступается вот! Она тоже инопланетянка!

– Сеня, а почему ты мне всё это говоришь?

– Да потому что я ничего не понимаю, блин! – взорвался Сеня. – Как так-то? Оба знают правду, и у обоих рот на замке! А мне что делать?

– Живи пока, – бросила я.

Я примерно понимала, что творится с Панфёровым. Сеня прямолинеен, как бамбук, ему недоступны сложные мотивы «инопланетян».

Мне, впрочем, они тоже недоступны. Разумеется, я ни на секунду не поверила в то, что Тим может быть вором. Но у каждого свои баобабы в голове, и что они нашептали моему бывшему лучшему другу, мне уже неинтересно. Так я Панфёрову и заявила.

– Змея ты, Сланцева. А он ещё за тебя вписывался!

– Я не просила! – отрезала я.

Полина сегодня выглядела бледнее, чем обычно. А может быть, это цвет платья подпортил ей внешность. Не идёт ей тёмно-зелёный.

На истории искусства Полина предложила поговорить на тему «Разрушительное творчество». Давно обещала.

Пока другие распинались, я смотрела на неё и думала: вот что она, профессиональный художник, забыла в нашей школе? Что её заставляет с серьёзным видом выслушивать весь бред, что несут мои одноклассники? Ведь даже я понимаю, что это бред!

Но самый бредовый бред, просто апофеоз бреда, начался, когда Полина попросила придумать идею перформанса с разрушительным творчеством.

Я даже заинтересовалась.

Посыпались предложения бить посуду, курочить музыкальные инструменты, делать граффити на стенах самых известных музеев, рвать копии великих полотен.

Школота зелёная! Интересно, они хоть слышали про Герострата? Лично я не мелочилась бы и сделала так, как он: спалила бы полгорода. А если бы не успокоилась, остальные полгорода тоже сожгла бы.

Но Полина бестрепетно всё выслушала.

– И никого из вас не смутило, что мы говорим о взаимоисключающих понятиях? – спросила она. – Разрушительное творчество! Это оксюморон! В основе любого творчества лежит созидание, а не разрушение.

– А если это разрушение традиций? Маяковский там, «Пощёчина общественному вкусу» и всё такое? – вмешалась я.