Эйстейн Лённ - Обязательные ритуалы Марен Грипе

— Да, — согласился он.

Слова Сюннивы Грипе, сказанные ему утром, что его задача наводить порядок во всем, заставили его действовать. «Все это похоже на поле боя. И я чувствую себя санитаром». Во-первых, надо немедленно поехать в город, в больницу, а, кроме того, он должен помочь ленсману, когда закончит свои записи.

Начальник полиции, который выезжал за пределы города лишь по собственной надобности или по специальному вызову, сложил руки на животе, читая донесения, которые были настолько подробны, что он ничего в них не понял: «Ничего не понимаю, что там происходит на этих проклятых островах. Всегда одно и то же, скандалы. Частенько думаю, как там люди выдерживают». Пастор нащупал в кармане трубку, но передумал, и повторил, что ресторанчик походил на поле боя. Им мало было, что они там напивались, так еще женщины там стали оголяться.

— Я понимаю, — сказал начальник полиции и продолжал спокойно держать руки на животе. — Понимаю. А ты что думаешь? — спросил он ленсмана. — Это действительно было похоже на поле боя? Разрушения, руины?

Никто в полицейском управлении не сомневался, что именно так все и было: не обычная драка по пьянке, а побоище, не кража вилок и тарелок, а разгром. Между прочим, в донесении упоминалось, что две лодочные стоянки были полностью разрушены.

Когда Марен Грипе покинула ресторанчик, самое худшее уже миновало, и все смотрели на случившееся, как на некое безобидное развлечение.

Еще до начала скандала Толлерюд начал припрятывать то, что он позже назвал семейным наследством и ценными предметами. Как обычно, он поместил их в дубовом шкафу на втором этаже, и покуда восемь посетителей орали и дрались в помещении, другие сидели довольно мирно и пили, выжидая, когда драчуны утихомирятся.

Через полчаса драка кончилась, и в донесении указывалось, что Лео Тюбрин Бекк, без сомнения, грек с парохода «Ван Дам», покинул местный ресторанчик за двадцать минут до драки. Начальник полиции, который тотчас смекнул, как он может использовать это в своем донесении, положил руки на желтые бумаги и спросил, а что это еще за грек из Ван Дама. Похоже, такой малый способен на все.

Пастор, поняв, какой оборот могут принять события, поспешил объяснить, что Тюбрин Бекк не грек, а «Ван Дам» — судно, а не город в Греции.

Наступило молчание, минута выжидания и тишины, достаточно мучительная, но не столь уж необычная, и начальник полиции, воспользовавшись паузой, пошел к своему личному шкафчику, открыл его и достал пакет с едой. Пальцами он отделил от толстого ломтя черного хлеба дольки помидоров и вареного яйца, недоверчиво посмотрел на красную жидкость на желтых желтках. «Почему она кладет мне эти помидоры?» — прошептал он. Он ел молча, изредка посматривая на ленсмана.

Об этом позже пастор рассказывал Сюнниве Грипе. «Я рассказываю тебе все эти мелочи, потому что ужасно тогда разозлился», — объяснил он. Пока начальник полиции ел, ленсман вздохнул так глубоко, что пастор обернулся. «С греками всегда все неладно, — сказал ленсман, — это у них в крови. Проклятые иностранцы. — Он просто повторил то, что недавно сказал начальник полиции. — С ними всегда хлопоты. Почти всегда», — прибавил он и прижал пальцы к левой стороне головы.

— Тебе что, плохо? — спросил начальник полиции. Он указал на шкаф. — Хочешь есть?

Уже тогда пастор понял, что донесение, конечно, написано, выводы сделаны, случай объяснен, и ход дела раз и навсегда одобрен юристами.

В обстоятельном донесении на четырех страницах, который потом был рассмотрен как истина в последней инстанции, начальник полиции интерпретировал переживания Марен Грипе той ночью, как «не стоящих выеденного яйца». Остальное — обычные юридические дополнения, выполненные чиновниками в соседней комнате.

«Отлично составлено, нечего добавить», — заключил начальник полиции. Но шепнул все же на ухо пастору: «Но я лично хотел бы, чтобы все было иначе. Я никогда не видел эту Марен Грипе, но не прочь повидаться с нею. Не знаю только, почему. Просто хочу и — баста».

Что заставило полицейского начальника так высказаться, пастор не понял. Он опустил голову и закрыл глаза. По опыту знал, что в жизни бывают моменты, когда ничего нельзя изменить, тогда он замолкал и уходил в себя, так что даже Сюннива Грипе не могла разговорить его и выведать, о чем он думал. «Это должно было быть иначе, — пробормотал он. Потом он посмотрел на свои руки. — Почему мне всегда приходится заниматься такими вещами? Меня словно кто-то понуждает к этому».