Маруша Кресе - Страшно ли мне?

«Милан, что на тебя нашло, ты чего прибился к фашистам? Зачем? Почему не ушел с нами?»

Милан отводит глаза.

«Мы вместе с дядей и двоюродным братом записались. А дядя еще сказал, чтобы и мой отец, его брат, присоединился к белогвардейцам. Правда-то на их стороне. Да и священник его благословил».

Помню тот день, когда отца Милана привезли на телеге из леса. Тело прикрыли попоной, потому что вид его, должно быть, был ужасен. Лесорубы валили огромный старый дуб, отец Милана оказался не с той стороны. Дома осталось пятеро детей.

И потом там, у могилы. Когда священник закончил читать молитву, запел деревенский хор. И Милан тоже. Он стоял рядом и пел во весь голос. Слезы текли у него по щекам.

Такое прекрасное утро. А здесь передо мной сидит напуганный Милан. Я должна была с ним поговорить, не один раз поговорить. Рассказать все то, что говорил нам учитель. С наставниками нам повезло. Повезло? Сколько хороших гимназических учителей за их левые взгляды сослали в наш город. Взять хотя бы Космача. Когда немцы оккупировали Чехию, он так красноречиво рассказал об этой стране и ее народе, что мы все тут же были готовы записаться добровольцами и отправиться на помощь чехам. Конечно, ничего из этого не вышло. Виновата была моя тетка, которая тоже работала в нашей гимназии. Преподавала французский. Она была невыносима.

«Дети, не глупите».

«Мы давно уже не дети», — обиженно защищались мы.

Еще тогда надо было поговорить с Миланом. Но я не поговорила.

«Что теперь с ними делать?»

«Думаю, надо потолковать с каждым по отдельности. Милана предоставьте мне», — отвечаю я.

Милан не скрывает радости.

«Стану твоим связным», — говорит он мне.

Надеюсь, очень надеюсь, что он никогда об этом решении не пожалеет. И, правда, удивительное утро. Такая благодать. Пусть бы так и было хотя бы еще несколько дней!

Рано утром мы вошли в деревню. Нас там уже ждали. Пригласили к большим ароматным казанам. Как пахнет! Боснийское рагу.

«Еще чуть-чуть?»

«Еще ракии?»

Я зарылся в сено и спал. Спал.

«Просыпайся, лентяй! Двенадцать часов уже спишь. Вставай!»

«Отстань! Дай поспать. Еще пять минут».

«Просыпайся! Мы идем к Тито. Понимаешь? К Тито! Для встречи с ним выбрали всего пятерых. В том числе нас. Вставай!»

К Тито? Колени трясутся. К Тито? Вскакиваю, отряхиваю старый пиджак, поплевав на ладони, приглаживаю волосы. Одним плевком привести в порядок сапоги не удается. В нагрудном кармане у меня сливовица, предназначенная раненым, которую я придержал для нас на дорогу. Подарить ее Тито? Тито? Подарок от словенцев?

Нам завязывают глаза. Сколько мы идем, не знаю. В гору, потом в долину, потом опять в гору.

Тито. Проклятые колени не перестают трястись.

«Товарищи, положение крайне тяжелое. Мы думаем о том, чтобы вы, словенские партизаны, передислоцировались за пределы Словении, а словенские территории будут сданы немцам. Все контролировать мы не можем. Другого выхода нет».

Словению? Сдать немцам? Никогда.

Нащупываю четвертинку сливовицы в кармане. Она теплая. Пусть остается нашей.

Похоже, этот мир потихоньку переворачивается с ног на голову. Спряталась в винограднике, наелась ягод так, что в животе бурчит. Вчера меня назначили комиссаром бригады. Я ничего не понимала, только глаза таращила, чего это вдруг, девочки из бригады спели мне «Катюшу», Анчка же мной гордится, как будто ей сам император вручил орден.

Комиссар бригады. Хотела бы я сейчас взглянуть на своего отца. Он бы взбесился от злости. Я — единственная дочь. А братьев — шесть.

«Больше в школу не пойдешь. Хватит. Парни будут ходить. Дома работы невпроворот. Посмотри, мать надрывается с утра до вечера».

Тогда я первый и последний раз услышала, как мама повысила голос. А потом еще и тетка-учительница, та противная, что преподавала французский, примчалась на помощь. Младшие братья радовались, что я снова буду делать за них уроки, а самый старший хмуро слонялся по кухне, не решаясь признаться, что остался на второй год, и что я его перегнала. Но он единственный из нас, кто видел море. Море. Виноград. Бригада. Отец. Его сердитое лицо. Итальянский концлагерь. Ты его не заслужил. Это уже другое дело.

Вечером, когда я лежу под деревом и размышляю об обязанностях комиссара бригады, ко мне подсаживается Марко. Он все еще меня ненавидит? Не знаю. Улыбается.

«Ты и, правда, умеешь ходить по воде».

С ним мы вместе ходили в школу. Однажды зимой я стояла у ручья, а Марко звал меня с другого берега.