Любовь Руднева - Встречи и верность

И, как всегда, волнуясь, Петя мешает русские и чешские слова, не замечая, что думает уже на своем языке. Петя почти кричал:

— Ярек — директор типографии Пятой армии, он здесь, в Уфе. Теперь и ты познакомишься с Яреком, с нашим Яреком. Он так изменился, похудел, очень обрадовался встрече, тому, что я у Чапаева. Ах, Ярек, Ярек, он, наверное, более полумиллиона пленных тащит за собой.

И мы встретились с Гашеком. Он сам разыскал нас. О чем тогда говорили — не помню, все шутил. Только одну фразу забыть не могу.

Глядя на меня внимательно и дружелюбно, Ярослав вдруг спросил у Пети:

— Ты теперь понял, как земля становится родной, если ты на ней добываешь свою правду, если она выносила и выкормила для тебя любимую девушку?

Петя рассмеялся и перебил Гашека:

— Оказывается, ты и поэт.

Но Ярек продолжал:

— Вместе даже в огне быть — счастье. Даже если огонь одного унесет.

Он хорошо говорил по-русски, хотя сразу можно было догадаться, что перед вами чех — они будто поют русские слова.

После Уфы мы снова двинулись к Уральску, и огонь унес Петю. Ярослав пережил его всего на три года. Ему пришлось вернуться на родину, там Гашека травили, но все-таки он написал свою большую книгу о приключениях Швейка. А глаза Яреку закрыла наша русская, Шура, его жена…

Авдотья Никитична умолкла, а над ней неторопливо куда-то шагал бравый солдат Швейк, проживающий ныне в Балакове.

Глеб уже несколько минут вертел в руках большую записную книжку отца, ему хотелось рассказать о ней Авдотье Никитичне, но она опередила его — протянула руку и взяла книжицу.

Посмотрев на маленького человечка, выцарапанного в верхнем уголке обложки, улыбнулась и заметила:

— Должно быть, Тараска уже много лет спустя нацарапал этого парня, в память о ее прежнем владельце. Ведь еще в лагерях военнопленных эту записную книжку Ярек подарил Пете и сказал:

— Береги, чешская!

И наверное, Петя никогда бы не расстался с подарком Ярека, но после взятия Николаева, летом восемнадцатого года, с Петей стряслась беда. Он столкнулся со своим младшим братом — они не виделись долгих пять лет. Петя окликнул его, но, прижавшись к калитке чужого дома, младший выстрелил в Петю. Промазал — и опять. Защищаясь, Петя убил его и тогда чуть ума не решился. Тарас ни на шаг не отходил от своего друга, ко мне приводил. Ничего не помогало. Тарас увидел, что не может Гржебик совладать с собою, и однажды закричал на него:

— Скажи мне, Петька-Чех, сознаешь ли ты себя чапаевцем?

Позднее Петя признался мне:

— Я будто проснулся; вижу: кричит на меня маленький, добрый мальчишка, выброшенный на улицу, научившийся жестоко драться, потому что сам он стосковался по дому, ласке, тишине.

И часто мне Петя повторял:

— Тараса я тогда пожалел больше, чем себя. И в тот день совершился у меня в душе перелом, и душа правильно срослась. А самое памятное — Гашекову книжку — подарил я русскому братичку…

Это Глебу могло показаться, что сорок лет — большой срок, но не Авдотье Никитичне, не ее чувству было считаться со временем. И она говорила долго, долго, а Глеб боялся проронить хоть слово.

А потом они читали записи в книжке Гашека, сделанные рукой взрослеющего Тараса:

«Думал ли комиссар Гашек, что его товарищ по плену, Петя Гржебик, попадет к Чапаеву? Нет, конечно, не думал. Но он пустил в жизнь своего Швейка и толкнул на сопротивление многих земляков. И пошли они в разные стороны, но к одной цели. Толчок дал Ярослав Гашек, и Гржебик пришел к Василию Ивановичу».

А на обороте странички, уже другим почерком, видимо, позднее, Тарас приписал:

«Бывает и так: из Праги в Николаев путь более короткий, чем за порог соседнего дома»…

ВСулак привез Глеба на райкомовской «Победе» шофер Алексей. Познакомились они случайно в столовой ремесленного училища, куда оба зашли перекусить.

Разговорчивая буфетчица, накладывая Глебу красноватый винегрет, спросила:

— Вы не здешние, не балаковские? Или определились на ГРЭС? Ах, проездом, собираетесь в Сулак! Так на автобус уже опоздали. Минуточки. — Молодая женщина вдруг громко позвала: — Алексей!

И в столовой, где множество мальчишеских рук выбивали дробь жестяными кружками, наступила тишина. К стойке не спеша подходил высокий мужчина лет сорока пяти, в легкой темной куртке и кепке.

— Звали? — спросил он улыбаясь.

Гостеприимная женщина отрекомендовала его:

— Шофер райкома, секретаря отвозил к пароходу. — Она добавила, обращаясь к Алексею: — Попутчик до Сулака, — и, уже не обращая никакого внимания на Глеба и шофера, занялась другими посетителями.