Бурхан Сёнмез - Стамбул Стамбул

На столике, покрытом кружевной скатертью, стояли тарелки с аджикой, сыром и маринованными овощами. Свежая руккола, йогурт со сливками. Ломтики редьки, сбрызнутой лимонным соком. Оливки, посыпанные перцем алеппо [31] Перец алеппо – приправа из умеренно острого сладкого перца, высушенного и перетертого с оливковым маслом. . Тонко нарезанный хлеб, несколько ломтиков поджарены. Графин, наполовину наполненный водой. Высокие узкие стаканы с ракы – туда уже бросили кубики льда, и напиток начал окрашиваться в облачно-белый цвет. Табак, зажигалка и пепельница. Кружево белой скатерти – старинное, она явно передается в семье из поколения в поколение.

День выдался теплым. Доктор выглядел спокойным и довольным. В комнате звучал записанный на магнитофон голос его жены, умершей много лет назад, но не покинувшей этот дом. «Ты – хозяин моего сердца, – говорилось в песне. – Даже когда мои волосы станут белы как снег, ты по-прежнему будешь для меня всем: моей жизнью, моей радостью». Песня стекала с балкона, словно вода, по дождевым трубам достигала земли, и ни в доме, ни в саду, ни на улице не оставалось ничего, что могло бы опечалить сердце. Кричали похожие друг на друга уличные торговцы, вращались с одинаковым шумом винты пароходов и колеса автомобилей. Череда крыш уходила вдаль, лестницей спускалась к морю. Пухлые волны вздымались и опадали в такт песне. Капитаны проходивших мимо кораблей один за другим давали гудок, словно видели, как мы пьем ракы, и слышали, как поет жена Доктора.

Доктор поднял стакан и кивнул сначала в мою сторону, а потом в сторону Босфора, улыбнулся, увидев, что я последовал его примеру, и отхлебнул ракы:

– Как хорошо, что ты пришел, дядя Кюхейлан.

– Я тоже рад, Доктор.

– Ну как, весь Стамбул осмотрел?

– У меня была вся жизнь и еще десять дней. Мне хватило.

– Отлично.

– Теперь я могу умереть спокойно. На душе такое умиротворение!

– Зачем это ты о смерти заговорил? Надо думать о хорошем. Давай выпьем за то, чтобы почаще встречаться за этим столом и пить ракы, любуясь Стамбулом, во все времена года!

– За это грех не выпить!

Мы сдвинули стаканы.

Сидели, разглядывали пустые стулья на террасе дома напротив, веревки с сохнущим бельем, черепичные крыши. Воздух был чист, никакой дымки, небо – ясное, синее-синее, только над Чамлыджей [32] Чамлыджа – высокий холм на азиатском берегу Босфора. плыло маленькое облачко. Можно было даже различить дома и рощи на острове Кыналы. Близился час, когда заходящее солнце начнет окрашивать небо справа от нас в оранжевый цвет.

– Скоро наступит вечер, укроет все вокруг своей волшебной шалью, – проговорил я.

– Волшебной? Разве в Стамбуле осталось хоть что-нибудь волшебное?

– Доктор, мне кажется, твои слова о надежде можно отнести и к волшебству: волшебство лучше богатства.

– Что надежды, что волшебства не хватает, чтобы уберечь красоту Стамбула. Я не каждому это говорю, но тебе скажу, дядя Кюхейлан: люди устают здесь жить, им хочется куда-нибудь уехать.

– Доктор, ты говоришь, что люди устают здесь жить. Но нам следует подумать о том, что Стамбул – город, достойный не того, чтобы просто жить в нем, а того, чтобы созидать его заново.

– Заново творить его погибшую красоту?

– Одной этой цели достаточно, чтобы решиться на завоевание.

– Завоевание… Ты до сих пор не отказался от этой мысли?

– Разумеется.

– Даже после того, что увидел за минувшие десять дней?..

– Сейчас я настроен даже еще более решительно, чем раньше.

– Думаю, за это следует выпить.

– Сегодня мы за что только не выпьем!

Мы выпили и с довольным видом откинулись на спинки кресел.

Над крышей дома справа от нас пролетел красный платок, ветер нес его к морю, то морща, то расправляя. Платок был похож на птицу с широкими крыльями. Видно было, что он не собирается опускаться на крышу, а твердо намерен долететь до моря.

– Дядя Кюхейлан, иногда мне кажется, что мы с тобой знакомы не десять дней, а с самого детства. А у тебя такого не бывает?

– Мне тоже кажется, что мы с тобой много лет гуляли по Стамбулу, обходя район за районом, беседовали и находили все больше и больше тем для разговора.

– Стареем, наверное…

– Я-то уже постарел, Доктор, а тебе еще рано об этом думать.

– Но голова твоя работает отлично, мне до тебя далеко.

– Я не забываю то, что узнал, это верно. Вот, например, книга, о которой ты говорил, – втемяшилась мне в память, уже несколько дней думаю про нее.